Судьба офицера. Книга 2 - Милосердие

Уже все были в столовой и шумно рассаживались на стульях. Оленич прошел к дальнему краю стола и сел между Гордеем и Людмилой. По другую сторону от нее сидел Кубанов. Говор за столом постепенно затихал, все смотрели на хозяев дома. Гордей поднялся с наполненной рюмкой, посмотрел сквозь нее на свет, помолчал несколько секунд и обратился к Андрею:

— Не впервые я и Люда провожаем тебя из дома, а каждый раз с надеждой на твое возвращение. Бывают у мужчин привязанности, дружба, братство, наконец. У нас с тобой сложились судьбы так, что порой кажется, мы всю жизнь были вместе и ни одно облачко не бросило тень на наше родство. Потому что наше родство самое близкое — духовное и бескорыстное. Я не тост произношу. Просто хочу выпить за твое путешествие и за нашу любовь друг к другу. Сестренка, я говорил и от твоего имени.

Он выпил свою рюмку и сел, толкнув плечом Андрея, как бы подтверждая свои слова. Люда, не поднимаясь, проговорила:

— Каждый может сказать свой тост. Я пью за человеческую чистоту. За этих двух честных идеалистов.

Кубанов тряхнул чубом:

— Все поэты, только я прозаик. За вас, мои новые и старые други!

И каждый, сидящий за столом, что-то произносил, что-то пытался сказать хорошее. Витя, например, произнес только два слова: «За отца!» Галя сказала: «За всех!» Не произнесли ни слова только Мирослава и Эдуард. И это не осталось незамеченным. Людмила Михайловна удивленно посмотрела на девушку:

— Славуня, ты ничего не хочешь сказать?

Девушка поднялась, покраснела, засмущалась до слез в глазах и произнесла дрожащим голосом:

— Я не пью…

Все засмеялись. Кто закусывал, кто пил воду. Эдик сидел неподвижно, как изваяние, явно чтобы обратить на себя внимание. Гордей Михайлович спросил у Кубанова:

— Ваш коллега тоже не пьет?

И тут, конечно, засмеялись все еще громче, и даже кто-то захлопал в ладоши. Кубанов поднял руку, прося тишины:

— Да, Эдуард не пьет… — такими мизерными рюмками.

И вдруг поднялась Людмила Михайловна:

— Эдуард, как вы можете выдерживать такой натиск? Я выпью вместо вас.

Но Эдик тяжело поднялся, налил в бокал водки и вздохнул:

— Э, да что я против силы божьей!

Он выпил и поставил фужер на стол. Когда Эдуард уже опускался на свое место, Андрей вдруг уронил вилку, зацепил рукавом рюмку и опрокинул ее на скатерть. Людмила наклонилась к нему и шепотом спросила, что произошло, но он не слышал ее и не видел, ибо смотрел на Придатько. Смотрел так сосредоточенно, так пристально, что Эдуард почувствовал его взгляд и обернулся.

— Как ты сказал, Эдуард? — требовательно и мрачно спросил Оленич.

Но Придатько уже овладел собой. Он засмеялся и отшутился:

— Людмила Михайловна здесь богиня, и силе ее воли я не могу сопротивляться. Ее слово — закон, как и для каждого присутствующего здесь. Разве не так?

Вокруг зааплодировали. Андрей понял, что допытываться смешно и глупо, товарищи не поймут истинной тревоги, что словно молния прожгла его сознание. Он сел на место и сказал Людмиле:

— Постарайся занять людей, чтобы не заметили моего ухода. Я хочу побыть несколько минут один. Посижу в биллиардной.

— Что с тобой! Ты так бледен!

— Ничего, ничего, чуть-чуть сердце закололо. Я знаю, сейчас пройдет.

— Я к тебе приду, ладно?

— Хорошо. Только чтоб компания не расстроилась…

Андрей стоял в полутемной биллиардной у раскрытого окна и вспоминал осень сорок второго. Даже жестокость последующих дней войны, ранение и лечение в госпитале и операции ноги и спины не были такими отчаянно трудными. И еще он вспоминал Женю Соколову, метеором пролетевшую через его судьбу в то беспросветное время. И вспомнил капитана Истомина и его настоящую любовь к грузинской женщине, летчице Нино, и товарищей, погибших и оставшихся после того боя на горячем песке возле речки Шалушки.

Судьба испытала его всем, чем только располагала в военное время, но и наградила щедро: дает возможность Жить, любить, узнать подлинное человеческое счастье.

Дверь тихо отворилась, и в биллиардную проскользнула Люда.

— Пойдем, — прошептала она, — нас ждут все. Нам не так легко уединиться сегодня. Пойдем.

Гости сидели за столом. Кубанов веселил девушек, а Эдуард мрачно наблюдал за ним и пил рюмку за рюмкой Андрей налил в свою рюмку капельку слабенького вина — он вообще не пил — и поднялся, обращаясь к сидящим за столом:

— Хочу и я сказать слово. Не надо думать, что в госпитале находятся калеки, ненужные отбросы войны. Здесь живые люди, выбитые из седла. Но у каждого — горячее сердце и пытливый ум. И все мы сражаемся. Госпиталь — это остров войны, это крепость мужества. А наша сестра говорит — собор страданий. И я прошу вас выпить за тех, кто не вернулся с войны. За павших и за живых, находящихся вдали от родного дома.

— И за уходящих в армию! — сказала Людмила Михайловна.

— Спасибо, дорогая! — поклонился Оленич. — За Витю!

Эдик, отвалившись на спинку стула и ухмыляясь, выкрикнул:

— Капитан! А старший сын уже отслужил?

Это удар ниже пояса, нанесенный расчетливо. Эдик был беспощаден:

— Старший сын Евгении Павловны служит. Вы его так же провожали?