Судьба офицера. Трилогия

Между тем Андрей все свободное время теперь посвящал тому, что ходил по палатам и проведывал знакомых и друзей по госпиталю, с которыми провел здесь не один год, которым часто помогал - кому разделить одиночество, кому развеять тоску-кручину, кому облегчить боль: Андрей был единственным в госпитале, кто мог самостоятельно передвигаться. Товарищи знали, что и он часто подвергается смертельной опасности, когда болезнь швыряет его в пучину беспамятства, когда приступы длятся по нескольку суток. Они считали, что он тоже навек прикован к палате номер четырнадцать. И те дни, когда он не заглядывал к ним, когда они по нескольку дней не слышали в коридоре его костылей и он не заходил к ним и не рассказывал о новостях, что происходит в стране и за рубежом, о той жизни, которая пока им всем недоступна, тогда они догадывались: с капитаном плохо. И спрашивали санитарок, сестер, докторов: как там Оленич?

Но теперь он входил в палату к товарищу с иной целью - чтобы деликатно, не вызывая болезненной зависти или ревности, поведать о своем отъезде. Он даже не решался говорить им, что выписывается из госпиталя, что демобилизуется, наконец, из армии навсегда. Лейтенант Георгий Джакия долго всматривался в лицо Андрея пламенными глазами, что блестели как перезрелый черный виноград, потом его рот растянулся в улыбке:

- Капитан, ты посвежел, как на празднике винограда. Ты как рог тура, полный молодого вина! У тебя радость? Скажи, поделись: я твой брат, буду радоваться с тобой вместе.

- Посылают к Черному морю, под солнышко - погреть косточки.

Георгий зацокал языком:

- Будешь в Абхазии - поклонись от меня. Самое лучшее Черное море - в Абхазии. Наивысшие горы - в Абхазии. Самые прекрасные песни - в Абхазии. До ста лет можно жить только в Абхазии. Будешь проходить по виноградникам - притронься рукой к лозе, и ты наберешься сил. Остановишься у горного потока - напейся, и ты станешь сильнее вдвое. Попадешь на пир - выпей рог вина, и ты трижды станешь сильнее, Андрей!

Георгий начал волноваться, и его возбуждение и радость воспоминаний перешли в бессвязные выкрики, потом - в бред. Голова его металась на подушке, переливались, словно языки огня, его рыжие буйные волосы. Пот заливал лицо и глаза. Андрей нажал кнопку возле двери и вызвал дежурную медсестру. Но прибежала Людмила, сделала Георгию укол, подождала, как он стихнет.

- Ты его разволновал? Сказал, что едешь?

- Да. Но мне надо было с ним попрощаться. Он бы не простил мне, если бы я уехал не простившись.

- Знаю. Но ты ведь не сегодня едешь?

- Дни летят быстро… Что делает Кубанов? Я его сегодня не видел.

- Он просит провести его по палатам, хочет посмотреть на наших обитателей. Это ему надо и для работы, и для души. Он взволнован тем, что удалось ему увидеть. Никогда не был в госпитале, где лежат инвалиды войны.

- Может, я проведу его? Люда, как?

- Да, так лучше, чем если бы я или Гордей водили его. А так - твой старый друг, фронтовик. Да, это хорошо. Я скажу Гордею. Ты подожди в коридоре, я пришлю Кубанова.

Кубанов показался Андрею глубоко озабоченным, даже будто бы болезненным. Они побывали у майора Ладыжца. Правда, с ним не поговоришь, но не мог пройти мимо него Андрей. Да и Николаю полезно увидеть, как здесь до сих пор командиры поднимают в рукопашную воображаемых бойцов, как идут на таран бывшие летчики, как бросаются под танки… Через час, когда Кубанов уже еле шел за Андреем, совершенно разбитый сочувствием, пораженный ужасом той жизни, которой живут здесь больные, он признался, что даже во время войны не испытал таких сильных впечатлений и переживаний.

- Ты сильный человек, Андрей! В такой преисподней не потерял равновесия…

- Жизнь продолжается! Пойдем, познакомлю с комиссаром Белояром. Мы его до сих пор считаем комиссаром. Да он и сам убежден, что до сих пор служит и что еще кому-то нужен.

Они остановились возле высокой двери, обитой дерматином.

- Всегда молча стою минуту, прежде чем войти: сосредоточиваюсь, обдумываю, как меньше отнять у комиссара времени: ведь он работает, не то что я, бездельник.

- Это похоже на ритуал.

Оленич легонько постучал в дверь, и она бесшумно отворилась - на пороге появилась женщина лет шестидесяти пяти, с круглым, почти бескровным лицом и ласковыми светло-голубыми, точно выцветшими, глазами старой монахини.

- Не спит? - спросил Андрей.

- Нет, лежит отдыхает. Только что кончил диктовать - записывали два студента. Заходите, он вам всегда рад. Товарищ с вами?

В крохотной передней стоял стеклянный шкаф, в нем висел парадный мундир полковника с множеством орденов и медалей.

Оленич кивнул на мундир и прошептал:

- Самое страшное, что Белояр ни разу не надевал его.

- Как? Почему? - удивился Николай.

- Ну, это как икона, что ли… Или как памятник…

Рядом со шкафом - трехколесная коляска, на ней Белояра вывозили на прогулку.

В палату вели стеклянные двери, и Андрей растворил их, пропуская вперед Николая.

- О, какие гости сегодня ко мне! - послышался веселый голос. - Слышал, слышал я, что собираетесь приобщиться к мирной трудовой жизни.