Судьба офицера. Трилогия

- Дай бог! Дай бог!… Потом у нас останется один Дремлюга. Заберем у него фотографии и негативы - и мы с тобой вольные птицы! Птицы, которые не жнут, не сеют, а всегда сыты и веселы!

И Крыж снова довольно ухмыльнулся. Эдик нахмурился:

- Но снимки и негативы - это страшнее, чем десять капитанов!

- Поэтому нам и необходимо побывать там: мой тайник находится почти рядом с Дремлюгой - на Лихих островах. Да, там мы проводили карательные акции.

Эдуард вышел из номера, и от его приподнятого настроения не осталось и следа: отец своим откровением Убивал.

Нет, не то чтобы Эдик боялся, но неприятные мысли приходили все чаще: «Да, попал я в лапы родного батечки - не вырвешься. Позарился на его награбленное богатство, соблазнился обещанной легкой и богатой жизнью! Неужели тягость этих раздумий и сознание участия в неблаговидных отцовских делах постоянно будут гасить приятность и радость жизни? Неужели я так изменился? Ну, нет, папаша! Как только я вырву из твоих ручищ свою долю, так ты меня только и видел! Не намерен я всю жизнь стоять в твоей кровавой тени! Будь здоров, я тоже не буду придерживаться морали по отношению к тебе… Ты их грабил, я - тебя… Это будет только справедливо».

Не теряя времени, Эдуард пошел в городскую фотографию, а вернее в лабораторию, проявил пленку. Потом переговорил с заведующим ателье, они пошли в пивной бар и выпили пива. Он на два часа заперся в лаборатории, печатая снимки Оленича и Людмилы Криницкой да еще фотографию участников вечера.

Высушив снимки на пластинах глянцевателя и поблагодарив заведующего фотоателье, Эдуард хотел сразу пойти в госпиталь, разыскать Кубанова и решить, что делать дальше: оставаться ли еще на некоторое время здесь или отправляться домой? Но по пути завернул на почтамт, позвонил дежурной по вестибюлю госпиталя и спросил о Кубанове. Женщина ответила, что он только что вышел и направился в гостиницу, возвратится лишь к обеду. Эдика даже пот прошиб: Кубанов может наткнуться на отца в номере, и тогда трудно представить, что будет! И он со всех ног бросился к отелю, лихорадочно думая: «Хоть бы успеть!»

Взбежав наверх, подумал, что опоздал. Но делать нечего, надо выкручиваться, как-то объяснить присутствие в его номере постороннего человека. И храбро двинулся к своему номеру.

В комнате отец был один, у Эдика даже отлегло от сердца.

- Никто не заходил? - спросил он с надеждой.

- Не было никого. А что, кто-то должен был прийти?

- Сюда направился мой шеф, Кубанов. Еще не хватало, чтобы он нас тут увидел вдвоем. Как я объясню твое присутствие?

- Я сосед, зашел выпить чарочку… Может быть такое объяснение?

- Сильно твой портрет приметен… Не забывай об осторожности, к которой ты так привык и которую при мне быстро теряешь. Не думай, что я твое прикрытие. Может, даже наоборот.

- Что ты хочешь сказать? И куда мне деваться?

- Вообще, тебе пора бы уехать. Я доведу тут все до конца сам.

Старик внимательно посмотрел на сына и решил, что правильно сын говорит: надо убираться отсюда. И если он сделает так, что Оленич не выйдет из госпиталя, то не жаль будет отдать и половину своих богатств. Пусть парень поживет всласть…

- Отец, прошу тебя, уйди пока на час-другой: вдруг появится Николай Григорьевич… Что я ему скажу?

- Иду, иду! - заторопился Крыж и, надвинув низко на лоб широкополую шляпу и взяв баул под мышку, вышел из комнаты и спустился вниз.

Уже около двери он столкнулся с высоким седым человеком. Крыж почувствовал спиной, что этот седой смотрит ему вслед, потребовались огромные усилия, чтобы не оглянуться. Ерунда, пусть смотрит. Праздный журналистский интерес…

Старый Крыж ошибался.

Кубанов, войдя в номер и поздоровавшись с Эдиком, сразу же окинул острым взглядом комнату и заметил, что она только что наспех убрана. Но посуда - на двоих, два плаща на гвоздиках, две койки с примятыми постелями.

- Номер на двоих? - спросил Кубанов.

- Да, вдвоем живем… Я поселился, а тут жил старик.

- Это он только что вышел из гостиницы?

- Не знаю, не видел. Я пять минут как вошел. Был в фотоателье, печатал карточки. Хотите посмотреть? Я думаю, что вам понравится.

Эдик держался уверенно и спокойно, и по нему нельзя было заметить, что лжет. Снимки подал торжественно, даже самодовольно засмеялся, приговаривая:

- Вам понравится, шеф! Я старался, будьте уверены. Криницкая просто неотразима! Правда, сюжет несколько плакатный, но это по вашей части: публицистика. Идея борьбы за мир во всем мире. Ну как? А цвет? Даже самой Людмиле Михайловне не приснится такая красота!

- Да, пожалуй, это твоя удача, Эдик. Молодец! Пойдет на первую страницу обложки. Дадим как есть, в цвете. Текстовку я сам напишу. Возможно, получится небольшая зарисовка. Вообще, я тут насмотрелся! Впечатлений масса! Да и ты подбросил мне материал для раздумий. Все думаю: кто же ты такой? Чего ты добиваешься, наскакивая на Оленича? А ведь не зря, а? Скажи честно, Эдуард.

Эдик помялся, вроде поежился, потом выпалил:

- Конечно, не зря. Моя цель - унизить его. Я же не знал, что вы с ним давние друзья. Но сейчас думаю, что, даже если бы и знал, все равно поступил бы так…