Судьба ополченца

— А щоб ты ими подавилась и не отхаркалась! Следовательно, это звучало в ушах и напоминало, что тебе не помогут. Так же как та, что только что пришла горшочек спрашивать в бомбоубежище, и нам пришлось поднять руки.

Это время, когда каждый надеялся, что война не заденет его крылом, а пролетит мимо. Поэтому каждый и искал места в «хате с краю». Пройдет время, и, когда люди увидят, что горят и хаты с краю, и хаты у дороги, они начнут действовать и помогать борьбе за свою родину. А в начале…

Но я не представлял, попав в машину плена, как рассчитана была вся твоя психология и каждый приказ рассчитан так, чтобы дать надежду на освобождение: немножко потерпите — и мы вас освободим. Перед этапом нам говорили:

— Мы не можем распустить вас на четыре стороны. Мы должны довести вас до лагеря, чтобы заполнить анкеты и оформить документы. Откуда вы — туда мы вас и отпустим. Чем скорее вы дойдете, тем скорее мы вас отпустим. Торопитесь домой, иначе у вас дома земля будет разделена между пришедшими раньше.

И все время повторялось:

— Мы воюем с евреями и коммунистами. С русскими мы не воюем.

Да, в начале мы тоже надеялись, что дойдем до документов. Это был величайший обман. И величайший самообман всех, кто ушел во власовцы и в полицаи. И самообман населения.

После перевязки в правлении — сцена с танкистами. Один танкист, они обедали, сидели у костра, позвал и дал нам мяса жареного (из концентратов), — и наша реакция: ты смотри, какая странная штука, нас угощают.

Написать о сомнениях, что, может, только пишут о зверствах фашистов, а на самом деле не может же быть этого, чтобы это все допустила та сильная немецкая компартия, которая, мы знали, была в Германии. Мы не могли себе представить, что компартии уже не существовало, что коммунистов посадили фашисты в концлагеря. Об этом сообщалось, но это не могло стать для нас осязаемым, мы не могли этого представить. Так же как сейчас все-таки мы не можем представить, что в Англии брошенная против шахтеров полиция ранила тысячу человек. Это уже является изменением в жизни Англии, в структуре ее демократии, и переходом в новое качество, войны со своим народом. Так и тогда, когда сотни тысяч коммунистов были посажены в лагеря, для нас это были только слова, ощутить это событие мы не могли.

Утром следующего дня солдат повел нас к переправе. Вел нас один человек, один немец, а нас человек двадцать было, и никто не подумал… Думали, конечно, но понимали, что все равно не уйти. Какая-то была обреченность… и неизвестность. И немцы этим бравировали, что русские не разбегаются. Это все этапы психологических барьеров.

23 июня 1986

5. Была возможность мыслить…

В плену, конечно, была возможность мыслить и приходить к каким-то выводам и, пока все были в растерянности, можно было высказываться. Затем найдутся люди, которые эти высказывания начнут использовать во вред нам, зарабатывая у немцев сигареты и баланду. Но первое время этого не происходило.

Там встречались, в силу несчастья, люди разных уровней развития, образования, военных должностей и чинов и разных социальных прослоек, потому диспуты шли напрямую, что, безусловно, обогащало полемику, я мог говорить с комиссаром, и мог говорить с кулаком, и мог говорить с бывшим помещиком, узнавая их чаяния, так как все были ошарашены и подавлены всем неожиданно случившимся. И каждый старался выяснить, понять, что же произошло, вот почему и говорили.

Сейчас, когда я смотрю кинофильмы о сорок первом, о начале войны, когда читаю историю… В то время я уже все это знал, так как жизнь столкнула меня с участниками этих событий, они говорили от первого лица. Тогда это казалось крамолой. А сейчас кажется откровением.

21 июля 1986

6. О Чехове

В плену мы читали взахлеб Чехова, это давало какой-то отдых…

Октябрь 1986

7. О родине

Каждый кусок пейзажа, трава, дорога, погода — все, что напоминало лето и осень сорок первого года, каждый раз ассоциировалось, и я переживал то далекое время с ясностью восприятия, как будто это было только что. Наверное, родина для человека и заключает в себе возможность этих ассоциаций, и чем больше их, тем делаются дороже те места, которые рождают воспоминания. Это такое родное… Толи это места, где ты оставался с природой наедине и ничто тебя не защищало от жары и холода, от ветра и дождя, и ты припадал к земле, сжимаясь в комок, чтобы стать меньше, чтобы тебя так болезненно не пронизывал ветер, и земля согревала тебя, и каждая ветка ели защищала от сырости, и пучок травы служил подушкой. И вот это единение, это растворение в природе, когда мы так остро чувствуем злые и добрые силы ее, остаются в нашей жизни навсегда и самым острым образом вызывают ассоциации, когда мы вновь попадаем в похожие условия, да еще на этой земле, в тех местах, где вызваны эти первые впечатления{13}.