Судьба открытия

- Го-го! - развеселившись, пробасил Матвеев. - Глаголется убо в писании: не единым крахмалом человек жив. И сыр человеку на потребу, и мясо, и рыба во благовремении… - Он взял под руку Крестовникова: - А ты как, Сенька, глубокомудренно о сем?

- Брось, Матвей! Отстань! - неожиданно злым голосом, по-волжски окая, сказал Крестовников; он тотчас вырвал свой локоть. - Ты лучше оставь, я советую тебе!

- И рече ему, - явно дразня, тянул Матвеев нараспев: - остави, яко же и мы оставляем должникам нашим…

- Тебе говорю, оставь! Прекрати балаган!..

Юристу Семену Крестовникову в любом церковнославянском выражении мог почудиться оскорбительный намек. Сын дьякона нижегородского кафедрального собора, он почему-то считал для себя унизительным, постыдным быть выходцем из духовного сословия. Среди однокурсников-юристов он сеял слух, будто отец его не то помещик, не то чиновник. Нижегородцы знали эту Сенькину слабость: Крестовникова можно рассердить сущим пустяком - достаточно сказать, что он похож на своего отца.

Земляки, впрочем, видели, какие подробные он пишет домой письма, какие объемистые посылки со всякой снедью получает из дому, как аккуратно, раз в месяц, ходит на почту за денежными переводами.

С гневом дернувшись, Крестовников зашагал быстрее, чтобы обогнать Матвеева. Вытащил за шнурок из кармана пенсне, вскинул на переносицу. Он не был близорук, но пенсне - так Сенька думал - придавало ему вид утонченного интеллигента.

Матвеев ухмыльнулся и замолчал.

Осадчий и двое незнакомых шли впереди. Порой они выбирали путь темными проходными дворами, пересекали освещенные улицы, снова входили в кромешную темноту дворов. Зберовский споткнулся сначала о какие-то камни, потом о какие-то доски - доски загрохотали падая.

- Ай, черт, куда он нас завел!

- Здесь, - сказал наконец Осадчий. - Осторожно: тут ступеньки!

Перед ними как бы выступили контуры человеческих фигур. Кто-то шепотом окликнул:

- Ты, Николай? А еще кто?

- Я, - ответил Осадчий вполголоса. - Свои и двое новых. Земляки мои. Товарищу Сорокину известно, я ручаюсь…

- Проходите! - И фигуры точно растворились во мраке.

В большом подвальном помещении оказалось людно. Пахло сосновыми стружками, у стен стояли верстаки. На верстаках, на сложенных кучей деревянных брусьях, на двух длинных скамейках разместилось с полсотни человек. Видны были куртки мастеровых, студенческие шинели. Многие курили - дым отовсюду поднимался к неярким лампочкам, к мокрой ржавчине водопроводных труб, протянутых под потолком.

Все ждали: должен прийти Глебов.

Зберовский снова очутился около Матвеева.

- Послушай, - начал он свое, усевшись. - Ты, знаешь, неправ. Ты ошибаешься.

- В чем это неправ?

- Да разве можно сомневаться? Не единым крахмалом, говоришь, люди живы. Будет сахар, будет крахмал с излишком - да сколько коров разведется, свиней! Ты возьми в толк, представь себе…

- Утопия! - буркнул Матвеев. И принялся медленно расстегивать шинель: стало жарко.

Воздух был едким от табачного дыма. Со всех сторон доносился гул разговоров.

К ним подошел Осадчий - сел на опрокинутый ящик.

- Почему - утопия? - воскликнул Гриша, снял фуражку, с размаху положил на колени. - Почему? Дай себе отчет! Не утопия, а научная закономерность. Победа мысли! Побежденная стихия! - Он посмотрел на Осадчего, на Матвеева и принялся загибать перед собой пальцы, один за другим: - Лабораторные опыты, заметьте, готовы. Вот считайте: вода - бесплатно. Уголь… ну, вернее, дым, углекислый газ то есть… Велика его цена? Вот ты сообрази…

Теперь он говорил вразумляющим и вкрадчивым голосом, каким каждый день «вдалбливал уроки» сыновьям купца Обросимова: он состоял у Обросимовых репетитором. Гимназисты были сущие балбесы, и Гриша бился с ними до седьмого пота, честно зарабатывая свои рублевые бумажки. А денег ему надо было много: хозяину дома - за место в мансарде, кухмистеру - за обеды, сапожнику - за подметки.

Осадчий же сейчас повел себя не лучше обросимовских балбесов. Он фыркнул в рукав:

- «Велика цена»! Чудак!..

Зберовский вспылил:

- Смехом хочешь отделаться? Смехом, когда разумных доводов нет?

Перестав смеяться, Осадчий загадочно произнес:

- Парадокс с синтезом твоим. Чем дешевле все получится, тем печальнее…

И он уже не смотрит на Зберовского. Переглядывается с кем-то. Кому-то кивает. Поднялся и сразу ушел.

Гриша вдруг увидел Анатолия - своего сожителя по комнате. Увидел Кожемякина - тоже из мансарды. Удивился: «Странно! Вместе, кажется, не шли, а все тут собрались…»

Поодаль от нижегородцев-земляков Осадчий разговаривал с каким-то немолодым студентом. У студента вьющаяся светлая бородка и погоны на плечах. Вероятно, из Лесного института. Он как бы с отчаянием махнул рукой. Осадчий показал ему жестом: иди! Тогда этот студент сделал шаг к стене, стал на табуретку. Оттуда крикнул:

- Потише, я прошу… Внимание!

Как только все затихли, он, подавшись вперед, объявил, будто отчеканил фразу:

- Товарищ Глебов прислал сообщить, что быть на нашем кружке сегодня, к сожалению, не может.

- Ну-у! - разочарованно протянули в глубине подвала.