Судьба открытия

- Вон, где огни, - коксовые печи, - говорит Иван Степанович, обращаясь к Грише. - Там ваша лаборатория по соседству. А наш рудник - слева. Называется - Харитоновский рудник. Рудничишко скверный, к слову доложу… Смотрите, шахтеры ночной смены идут!

Во тьме, возле еле видного бугра, медленно движется цепочка негаснущих, слегка колеблющихся искр.

- Шахтеры - каждый с лампой?

- Да, каждый с лампой.

Ехали долго, но Грише хотелось, чтобы это никогда не прекращалось: теплый-теплый вечер, дробно выстукивают копыта лошадей, сказочные огоньки, и на душе - ощущение близости Зои. И вон она сама. Временами ее голос, смех. Светится ее белое платье.

А в воздухе теперь нет аромата полыни. Пахнет каменноугольным дымом.

Из мрака точно вырываются и снова исчезают очертания бедных построек, вдруг - силуэт большого здания, опять - избушечки вроде землянок. Где-то тяжко охает паровая машина…

И лошади и колеса экипажа разом остановились.

- Вот мы и дома, - сказала Зоя.

Вероятно, их ждали. С крыльца, с фонарем в руке, сбежала остроносая старуха, дальняя родственница Терентьевых; звали ее тетей Шурой. За ней следом - толстая, огромная кухарка. Обе, вскрикивая, кинулись к Зое. Шумят, обнимают. Кухарке кажется, будто Зоя похудела за зиму:

- Он, барышня! Чи не кормилы вас в Петербурзи, чи як?

Все вошли в дом, а восклицания и здесь еще продолжались.

В просторной столовой на стенах висели копии с трех известных картин. Посередине - стол, поодаль - дряхлое пианино.

Кучер внес вещи, и Иван Степанович отдавал ему какие-то распоряжения. Зберовский краем глаза оглядывал всех. О нем пока словно позабыли.

Лишь сейчас он заметил, как сестра и брат походят друг на друга Та же линия тонких, чуть приподнятых бровей, прямой нос, резко очерченные губы. Однако было в них обоих и нечто ощутимо разное. В глазах Зои - ясная улыбка, теплота и вера в свою счастливую звезду, временами вспышки озорства. А на лицо Ивана Степановича нет-нет, да ляжет угрюмая тень. За его, видимо, привычным, ровным добродушием проглядывает не то усталость, затаенная забота, не то более глубокий внутренний разлад.

Кухарка доставала из буфета посуду, ставила на стол маринады и соленья. И все почти тотчас уселись за ужин.

Поначалу речь пошла о Петербурге. Зоя и Зберовский отвечали на вопросы. Потом, повеселев после рюмочки вина, Иван Степанович принялся рассказывать и про свои студенческие годы:

- Жили-то как, батенька мой! От этаких высот до этаких низов. Всякие были среди нас. У одних - поместья, виллы за границей, у других - в кармане только табачные крошки. Я, признаться, к богачам тянулся, хоть даже крошек-то порой в кармане не случалось. Ну, и влип один раз в пренеприятную историю. Меж двух огней, как говорят. Скандал! Тут - арестовали за политику студента… мы были на младших курсах, арестованный - со старшего. На сходке, понятно, захотели протест объявить. А курс наш - помню, как сейчас, - раскололся на две половины. Не сошлись во мнениях. Что прикажете делать? Крик подняли - хоть святых выноси. От богатых лишь один требовал протеста, бирюк был по характеру, очень странный студент. Тогда, на сходке, он и втравил меня в эту историю. Колоритная по-своему фигура. - Терентьев посмотрел на сестру: - Жалко, ты его не знаешь…

Вдруг наступило напряженное молчание.

Не постучавшись в дверь, в комнату заглядывает некто бородатый, с очень низким лбом, с усмехающимися хитрыми глазками. Гриша позже узнал, что это приказчик и правая рука хозяина рудника. Приказчик мотает головой, скорей не в знак приветствия, а повелительно, показывая жестом на выход:

- Иван Степанович, Харитонов кличет вас. Щоб зараз!

- Сейчас, - ответил Терентьев и, весь сникнув, поднялся из-за стола.

Зоя, должно быть, захотела сгладить неловкость момента. Она как бы подхватила прерванный разговор:

- Постой, Ваня! Ты о ком рассказывал - кого же я не знаю? Не Завьялов?

- При чем Завьялов! Нет, Лисицын по фамилии со мной учился, я имел в виду…

И Терентьев, не окончив, заспешил вдогонку за приказчиком. А Зберовский подумал, что ослышался. Едва ли не испуганно воскликнул:

- Лисицын?!

- Лисицын, - подтвердил Иван Степанович уже с порога. - Вы извините, дело у меня.

Вспомнив, что Лисицын - тоже горный инженер, Гриша начал быстро комбинировать в уме: во-первых, здесь, бесспорно, не другой, а именно тот самый Лисицын; во-вторых, Терентьев, значит, даже может быть осведомлен в подробностях промышленного фотосинтеза; в-третьих, Терентьеву, надо думать, известно, где Лисицын теперь.

Дверь за Иваном Степановичем давно захлопнулась. Гриша с уважением поглядел на покинутый им стул.

Зоя разговаривала с теткой:

- Харитонов все по-прежнему?

- Еще хуже стал.

- Ну, а Ваня как?

Старуха вздыхала и вздыхала:

- Ох, милая, чем это кончится!..

Прислушиваясь к непонятным репликам и вздохам, Зберовский ждал Терентьева. Молча складывал из хлебных крошек замысловатый вензель.

Иван Степанович вернулся бледный. Взялся было за стул, но не сел, а оттолкнул его. Не сказав ни слова, принялся шагать по комнате.

Зоя сразу встала:

- Ваня, что с тобой, голубчик? Харитонов что-нибудь?…