Судьба открытия

- Это фирма нарочно нас запугивает. Придумали, будто непостижимые секреты, будто нам не по плечу. Честное слово, нарочно!

Его шаги прозвучали по коридору и затихли. Лисицын минуту задержался у книги записи дежурств, а затем тоже ушел в свои комнаты.

В первой из них стояла кровать, загороженная ширмой, шкаф для одежды, умывальник, круглый столик, накрытый скатертью. Здесь он снял с себя плащ, повесил на гвоздь. Провел ладонью по лицу - лицо после прогулки в пыли; начал умываться, фыркая и брызгаясь водой. Потом взял полотенце и, толкнув локтем, открыл дверь в другую комнату. Протянул к выключателю еще мокрую руку. Зажег свет.

Эта вторая, дальняя комната была его лабораторией. Одну из ее стен, вдоль окон, занимает рабочий стол, заставленный химической посудой и приборами. А на полу с другой стороны, на опрокинутых ящиках, разложены новые драгоценные предметы: привезенные из Киева стеклянные части для будущей промышленной модели.

Из Киева он вернулся лишь три дня тому назад. Большим праздником для него было заказать и получить по своему заказу хоть некоторые из рассчитанных им частей модели - то, на что хватило денег. И Лисицын смотрит, не нарадуется: вот - шаровые сегменты из стекла с высоким коэффициентом светопреломления; вот - прозрачные плиты с граненой поверхностью, изогнутые, как стенки цилиндра; вот - шлифованные по краям стеклянные кольца.

Оглядывая сейчас лабораторию, Лисицын одновременно думает и о Терентьеве.

Иван Степанович оказался на редкость деликатным человеком. За все месяцы их тесного общения он ни разу и намеком не спросил Лисицына, к какой области относится его научная работа. Даже больше того: заходя к Лисицыну, он как бы отворачивается от двери лабораторной комнаты, не говоря уже о том, чтобы переступить ее порог. Будто так и нужно, словно это вещь обыкновенная: сидит помощник взаперти, и неизвестно, каким таинственным делом занят.

Еще перед поездкой в Киев Лисицын сам завел речь о своих опытах. Начал, правда, туманными фразами о синтезе органических веществ вообще.

Терентьев перебил его:

- Не думайте, батенька, что я ищу вашей откровенности. Давайте напрямик: сдается мне, вы неохотно посвящаете людей в свое… Ведь так? И правильно! Конечно, так и нужно в вашем положении. Органический синтез, говорите? И бог с ним. Ну и ладно. Не делайте, пожалуйста, исключений из вашего правила. У меня, кстати, и наклонностей и вкуса нет ко всяким химическим штукам. Смолоду их не понимал. Вот, значит, условимся: частное дело каждого.

Такая позиция Ивана Степановича вызывала у Лисицына чувство теплой признательности. Он полюбил этих людей - Терентьева и его жену. И если нынешний Иван Степанович почти вовсе не похож на прежнего Терентьева-студента, то Лисицын думает, что тут сказалось продолжающееся около двух лет благотворное влияние на него Зинаиды Александровны.

Лисицын не догадывался о разговорах, которые ведут о нем Терентьевы. А Зинаида Александровна между тем требовала:

- Ванечка, ты обязан узнать, чем он занимается. Нам необходимо знать. Пойми. Да достаточно того, что я желаю этого!

- Ну зачем тебе, Зинуша?

- Нет, ты должен вникнуть по-мужски. А то сама спрошу за обедом, прямо ему задам вопрос. Вот дождешься, спрошу.

- Спрашивать не смей! - строго говорил Терентьев. - Я ему слово дал не спрашивать.

И начиналось опять:

- Ванечка, мы столько для него сделали. Но как нам не знать, над чем таким особенным он у себя просиживает дни и ночи?

- Зинуша, милая, оставь. Не все ли нам равно? Тут наше дело постороннее; мало ли кто чем заполняет свой досуг. Для нас совсем не важно!..

- Ванечка…

При встречах же с Лисицыным Зинаида Александровна беседовала с ним о Льве Толстом, о музыке и о Бетховене.

Когда на спасательной станции сменяются дежурства, надо позаботиться о многом. Вся ли новая смена на месте, здоровы ли все; кто из свободных спасателей остается в резерве на своих квартирах; в безупречной ли готовности к работе каждый аппарат. Надо побывать и на конюшне - посмотреть, в каком состоянии лошади, определять, какие именно из них должны быть запряжены по тревоге в первую очередь, какие будут в запасе.

Из конюшни Лисицын вернулся в здание станции. Снова заглянул в аппаратный зал. Задержался в его открытой двери.

Здесь у кислородного насоса работали двое: инструктор Галущенко и рядовой спасатель Кержаков. Постукивая рычагом насоса, они перекачивали сжатый кислород из больших баллонов в маленькие. В то же время разговаривали.

- Тут дело, брат ты мой, с закорючиной, - сказал Кержаков. - Давай, Никанорыч, еще баллон соединяй… Так, видишь ты - хозяину что? Хозяин себе в карман смотрит. Иной шахтер за жизнь свою великие тыщи пудов угля наковыряет. Хозяину, погляди, бревнышка жаль забой для шахтера подкрепить. Чуешь, Никанорыч, - бревнышка!

- А то! - буркнул в усы Никанорыч.