Судьба открытия

«Шестнадцатый почтовый пропустить, — подумал он, — а там с шахт уголь подают — четыре состава. Что я, семижильный? Где я маневры-то успею? Там опять сорок седьмой по графику… Дохнуть нельзя! Грузят и грузят… Не дуют в ус. Копают уголь, и хоть бы хны! А мне что делать-то? Как вы рассуждаете, дорогие товарищи? — обратился он мысленно к кому-то. — Путей же у меня ведь не прибавилось. Сколько было до революции, столько пока и есть. Пожалуйста, учтите…»

За семафором, за крышами домов появился дымок шестнадцатого почтового — белое облачко на сияющей голубизне неба. Начальник вытер носовым платком вспотевшее лицо — ветерок бы, что ли, повеял — и оглянулся, посмотрел на большие перронные часы.

«Шестнадцатый раньше срока на минуту… Так вот, товарищи, — продолжал думать он, — имейте, пожалуйста, в виду, поскольку реконструкция станции будет по плану только через год. Не могу же я без реконструкции… Как вы рассуждаете… Через год расширим станцию, тогда грузите хоть сто составов в сутки».

Поезд был уже близко, подходил к перрону. На паровозе, впереди, — две вырезанные из меди цифры, почти в половину человеческого роста каждая, и между ними буква: «5 в 4». Цифры с буквой промелькнули мимо, загрохотали колеса вагонов, зашипели тормоза; поезд плавно остановился. На паровозе тотчас заработал насос: пф-пф!.. пф-пф!.. пф-пф!..

Из плацкартного вагона, с чемоданами в руках, вышли два молодых человека. Оба были в рубашках с манжетами и запонками, без воротничков и галстуков, в черных суконных галифе, в начищенных до блеска сапогах. У одного рубашка была белая, у другого — в оранжевую полоску. Оба, не оглядываясь, твердым солдатским шагом пошли к зданию вокзала.

— Подводу бы хорошо, — сказал один, распахнув перед собой дверь.

— Ничего и так, — ответил второй, черноволосый.

На площади за вокзалом, где садик с редкими кустами акаций, солнце снова обдало их зноем. Из садика им навстречу выбежал плечистый детина в маленькой кепке с пуговкой.

— Э-э, братва!.. Рабфаковцы!.. Здоро́во! — крикнул он и сразу протянул широкую ладонь. — Здорово, Танцюра! — Пожал руку сначала одному приезжему, потом другому. — Здорово, Шаповалов! Ну, как оно? Совсем уже к нам? Или на отдых? Учеба-то как — не к концу?

Приезжие опустили чемоданы на землю. Все трое стояли несколько минут молча, глядели друг на друга и улыбались. У третьего, подбежавшего к приехавшим друзьям, подмышкой была обвернутая газетой тетрадь.

— Ты, Данилка, такой же, — сказал ему, сверкнув белыми зубами, Шаповалов. — Ничуть не изменился, прямо ну нисколько!

— Что ты говоришь! — засмеялся Данилка. — А кепку я новую купил: разве не заметно? Хороша кепочка, ничего не скажешь…

— Ты здесь что делаешь? Ты почему на станции?

— Э! Все хочешь знать! Ишь какой… Ну, братва, встретил вас — радость неожиданная… — Захарченко заглянул в глаза старым своим приятелям, Петьке и Ваське, затем взял тетрадь, скрутил ее в трубку. — Мне полным ходом на смену пора. Если по пути — пойдемте. Вон куда мне, видишь?

Он показал тетрадью за дома железнодорожного поселка. Раньше там была степь, пустырь, а сейчас раскинулся целый городок временных деревянных построек.

Они пошли втроем посредине улицы.

Постройки на пустыре еще не успели потемнеть, еще сияли желтизной свежих досок. Чудилось — от них доносится запах сосновой смолы. За бараками и складами, за невысоким бревенчатым копром уже росли окутанные лесами кирпичные стены.

Шаповалов шел и смотрел вперед не отрываясь. Вот, подумал он, как выглядит на самом деле этот маленький значок, этот черный треугольник, один из сотен, рассыпанных по карте Советского Союза. Вся карта теперь — в значках строящихся предприятий. Каждый новый рудник — черный треугольник. А этот именно треугольничек он часто разыскивал среди других таких же на своей географической карте — еще зимой, вечерами, в рабфаке. Отсюда, от Хохрякова, приходили письма. Интересно, думал тогда Петька, как это выглядит в натуре. Очень интересно, очень…

Вон сейчас по-прежнему виднеется «Магдалина», вон вдалеке — терриконик Русско-Бельгийского. Но стоит повернуть голову — всё ближе, ближе новые постройки.

Шаповалову казалось: странно, будто он приехал не в родные места, где каждый бугорок знаком, а в какой-то другой, неведомый край. Посмотришь сюда — опять «Магдалина», Русско-Бельгийский. Их будто извлекли из прошлого и нарочно, в назидание потомкам, — его взгляд снова перебегал на желтизну свежераспиленного леса, — нарочно перенесли в этот строящийся мир. «Чудно́!» повторял про себя Петька. Три года назад здесь была такая, как он ее помнит с детства, заросшая полынью степь. Всего два лета, три зимы прошло с тех пор.

— Будущая шахта-гигант! — говорил Захарченко, размахивая тетрадью; по его лицу скользила снисходительная, чуть самодовольная улыбка, как у жителя столицы, показывающего достопримечательности города провинциалам. — Седьмой номер бис будет называться! Две тысячи тонн в сутки будет давать!

— Ты, значит, — спросил его Танцюра, — на новой шахте работаешь?

— Я? Понятно, на новой.

Данилка потупился, с деланной небрежностью добавил: