Судьба открытия

Еще недавно он был главным инженером небольшого химического завода, — заводик, на одной из северных рек, вырабатывал канифоль, скипидар и другие продукты из дерева. Туда, в северную глушь, Зберовского закинула гражданская война. Он остался на заводе, почти дотла сожженном англичанами, сначала, казалось, на месяц, на полгода, потом — производство было пущено в ход — привык к новому месту и прожил там семь с лишком лет. Оборудовал лабораторию. Безрезультатно попытался воспроизвести синтез, который видел когда-то у Лисицына. Затем оставил эту мысль, принялся за свое. Упорно работал над разложением самого сложного из углеводов — клетчатки — на более простые и ценные; искал такой путь разложения, чтобы в итоге получить крахмал и обычный сахар.

Опыты на первых порах не удавались. Однако каждый новый шаг все крепче убеждал Григория Ивановича в осуществимости задуманного. Работая над химией клетчатки, он начал присылать в Москву свои научные труды. Их стали печатать, заметили. Пригласили автора участвовать в решении очень важной для народного хозяйства проблемы — в подготовке к производству синтетического каучука.

Советское правительство тогда объявило конкурс на лучший способ производства синтетического каучука. В ходе конкурса стало очевидно, что способ академика Лебедева имеет ряд бесспорных преимуществ. Назревал вопрос о сырье: по методу Лебедева каучук должен делаться из спирта.

Зберовского, как и многих других специалистов, спросили: не целесообразно ли готовить для этой цели — в широких промышленных масштабах — винный спирт из древесины?

Григорий Иванович, как говорится, «лицом в грязь не ударил». Одновременно с другими советскими учеными он дал свой проект, как улучшить давно известный процесс гидролиза, разложения клетчатки до простейшего из углеводов — до глюкозы; ту, в свою очередь, можно подвергать брожению, перегонять в спирт.

Потом Зберовский опять вернулся к прежним опытам — к поискам катализаторов, способствующих превращению клетчатки в крахмал. Результаты опытов были явно обнадеживающие. Твердо сформировалась мысль: разлагать гидролизом клетчатку до глюкозы, затем из частиц глюкозы, как дом из кирпичей, химическими реакциями строить, усложняя молекулы, сахаристые вещества порядка солодового сахара и крахмала. Наметились будто бы и способы решения задачи, были найдены первые — совсем несовершенные еще, правда — катализаторы. Зберовский создал общую теорию, как называл он, «преобразования глюкозидов типа бэта в глюкозиды типа альфа». Эта теория послужила темой его профессорской диссертации. Уже близкой, ощутимой казалась мечта: перерабатывать древесину на химических заводах в пищевые продукты. И вот, недавно защитив диссертацию, Григорий Иванович стал заведовать кафедрой в университете в одном из крупных областных городов.

Сейчас он, чуть прихрамывая — был тяжело ранен еще на германском фронте, — спускался по ступеням главного подъезда. Старики молча на него смотрели. Следом за ним шагал высокий смуглый парень — студент первого курса Петр Шаповалов.

— Мое почтение! — сказал Зберовский старикам, притронулся к фуражке и, не задерживаясь, прошел по аллее мимо.

Шаповалов не отставал от него. Говорил:

— Не знают они ничего. Инженер Белоусов увез образцы с собой в Харьков. Потом в письме анализы прислал… то-есть результаты анализов…

— А сами вы родом из Донбасса? — спросил профессор.

— Из Донбасса, да.

— На каком руднике ваши родители живут?

— Нету у меня родителей, — сказал Шаповалов.

Старичок, что в бобровой шапке, провожал взглядом уходящего Зберовского; кивнув в его сторону, прошептал другому старику:

— Шествует! Ищет у студента популярности… Заискивает!

А Шаповалов тем временем громко рассказывал:

— Я маленький был, не помню. Случился взрыв на Харитоновском руднике в девятьсот восьмом. Отец погиб при взрыве, мать тогда с ума сошла… умерла вскоре…

— На Харитоновском?

— Совершенно верно, на Харитоновском.

— Вот как! — удивился Зберовский. Замедлив шаг, он внимательно посмотрел на студента. Это был уже не юноша — взрослый человек. Худощавое лицо с густым загаром казалось собранным, выжидающим — мысли Шаповалова, наверно, были далеки от рассказанной сейчас трагедии.

Дорожка, на которую они свернули с широкой аллеи, вела к двухэтажному кирпичному дому — химической лаборатории университета.

Григорий Иванович точно наяву представил себе жаркий летний день, донецкую степь, себя в студенческой тужурке на двуколке, как он торопился к Зое тогда, как трепетал султанчик пара, то появляясь, то исчезая, и как ревел этот страшный гудок, и как кричала окружившая шахту толпа; городовые, отбиваясь шашками, лезли на крышу надшахтного здания. А на земле в трех шагах от двуколки сидела молодая красивая женщина. Сидела, глядя остекляневшими глазами, прижав к груди ребенка. Пронзительным голосом тянула одну бесконечную, тоскливую ноту: «И-и-и-и-и…»