Судьба открытия

— Ну, Чикина, стало быть, Сергея Сергеевича.

— Чи-кина? Помилуйте, первый раз слышу… Не-ет, вы что-то перепутали. У меня вообще никаких компаньонов…

— Компаньонов нет? А Сергей Сергеевич?

— Не имею чести знать никакого Сергея Сергеевича.

Лисицын, действительно, не помнил уже о сахарозаводчике.

«Пречистая! — подумал Титов и засопел. — Нешто и вправду? Сослепу, истинно сослепу… А ну, делай ход!»

— Э-хе-хе-хе-хе! — засмеялся он, добродушно щурясь. — Вот подлинно напутал. Ну, простите старика! Старость-то… хе-хе… не радость! И слава богу, что компаньонов нет. Чикин-то не находка для вас. Нет, какая находка, горе одно. Правильно решил уважаемый… как ваше имя-отчество, простите?.. уважаемый Владимир Михайлович: солидный тут капитал требуется… Солидный капитал!

Закрыв рот ладонью, Лисицын зевнул. Пришли в голову давно забытые слова шахтовладельца Харитонова: «Вы меня облагодетельствуете, я перед вами в долгу не останусь».

Титов подробно говорил о ценах на оптовых рынках, о том, что Владимир Михайлович может твердо положиться на его, Титова, житейскую опытность, и — нуте-ка! — только договоро́к надо подписать обоюдно выгодный да в секрете попридержать изобретение, чтобы кто другой, избави боже, им не воспользовался раньше времени…

Лисицын слушал, нетерпеливо стучал пальцем по своему колену. В душе его нарастало чувство неприязни.

«Договоро́к! Тебе бы, — думал он, — годы труда, все то, что я сделал для человеческого счастья, да и само человеческое счастье на барыши разменять. Нет, это подороже будет… подороже всяких барышей. Это ни оптом, ни в розницу… Чистота моих безупречных снеговых вершин…»

Он так и сказал:

— Ни оптом, ни в розницу не продаю. Привилегий никому не дам. Никто не должен иметь преимуществ: ни богатые, ни бедные, ни русские, ни итальянцы. Вы поняли? Как закончу работу, все получат приборы на равных правах. Каждый житель Земли тогда не станет нуждаться в сахаре и хлебе. И — извините, господин… Титов, кажется — мне некогда: дело ждет.

— Эва! — сказал Титов, сверкнув блестящими, как горячие угольки, глазками.

— Вот все, — подтвердил Лисицын и поклонился гостю.

Федор Евграфович, оказывается, не собирался так скоро уходить. Откинувшись на спинку стула, хлопнул себя ладонью по бедру.

— Да, милостивый государь! А подумали вы, — спросил он, — к чему такое ваше намерение приведет?

«Дурак, старый дурак! Сережке надо было верить. Глянь, прости господи… А может, отыграемся?»

Он угрожающим движением поднял руку и ответил самому себе:

— К хаосу, милостивый государь! К хаосу! Нуждающихся нешто накормить возможно? Мечтание одно!

Замолчав, пожевал губами и вдруг — лицо его сразу изменилось, будто маску надел — рассмеялся добрым, приятельским смехом:

— Хе-хе-хе… И шутник же вы, Владимир Михайлович.,. хе-хе… Так, значит, договорок? Договорок, и сей же секунд — чек. Авансом в счет будущих! А?

Когда Лисицын, сердито глядя, затряс головой, Титов понял: «Социалист». И тут же вспомнил, что выкрикивал племянник, и подумал: если отсюда разразится катастрофа, то она и его, Титова, не минует.

«Ну, это еще посмотрим! Меня, брат, голыми руками… Ишь ты какой, присноблаженная дева!»

— Не хотите? — протянул он. — Да, значит, не хотите. — Щеки его стали не багровыми, а коричневыми. — А ведомо ли вам, — перешел он на свистящий шопот, — ведомо ли вам, что если хороший коммерсант не возьмет такое дело да цен не назначит правильных, от изобретения вашего… землепашцы по миру пойдут? — Федор Евграфович выпрямился теперь, грозил. — В промышленности начнется оскудение. Заводы, фабрики остановятся. Все мхом заростет. Голод настанет, мор. Фирмы, ныне процветающие… ужас посеете, слезы, банкротства. Предостеречь вас надо, неразумный человек!

Они уже стояли друг перед другом. Лисицын побледнел от гнева.

— Предостерегать меня нечего, — раздельно, сдерживая себя, сказал он. — И я не желаю слушать ни поучений, ни, тем более, оскорблений. Понятно вам? — Потом закричал, повернувшись к двери: — Егор Егорыч! Подай пальто господину!

Через минуту он шагал по лаборатории из угла в угол.

«Торгаши, — думал, — разохотились. А еще бы!»

Однако быстро успокоился; задумался о будущем, о временах, когда он закончит свою работу. Придет тихое утро, представил он себе, прохладное, чистое, солнышко взойдет, вот такая же весна настанет На завод — гигантским осьминогом — отовсюду тянутся дымопроводы. Из широких кирпичных ворот — рельсы. По рельсам деловито пыхтят паровозы буфера лязгают катится поезд за поездом Одни поезда — сахар, сахар, сахар… Другие — крахмал, крахмал, крахмал. У каждого дома, и в Питере здесь, многоэтажного, и где-нибудь во Владивостоке, и у того сельского домика крытого соломой, который промелькнул перед глазами в детстве, — везде то в высоких каменных сараях, то под простыми дощатыми навесами бесчисленные белые пруды Изобилие!