Судьба открытия

Вечером перестал действовать один вращающийся абажур. Прерывать опыт не хотелось; не выключая дуговых ламп, Лисицын начал исправлять повреждение. Темные очки мешали, он сдвинул их на лоб.

Скрипнула дверь. Чей-то знакомый голос проговорил:

— Здравствуй, Владимир. Ай-яй-яй, что у тебя тут происходит!

Лисицын повернулся. Он ничего не видел: после яркого света перед глазами плыли зеленые и красные круги.

— Разве не узнаешь?

— Глебов! — понял по голосу и обрадовался Лисицын. — Павел! Дорогой мой!

Только сейчас он разглядел стоявшую у двери человеческую фигуру. Подбежал к старому другу, обнял его. У Глебова оказались колючие короткие усы.

— Сколько лет… сколько лет ты у меня не был!

— Я к тебе переночевать пришел. Ничего? Вчера приехал из-за границы. Из Швейцарии. Нелегально, предупреждаю.

— Милости прошу! Неделю, месяц, год живи!

Лисицын был выше Глебова. Он поглаживал бороду и, щурясь от удовольствия, смотрел на гостя. За его спиной мигали ослепительные вспышки ламп под крутящимися абажурами; как драгоценные камни в волшебной пещере, вокруг поблескивали стеклянные приборы.

В комнате незаметно появился Егор Егорыч. Поставив на пол корзину, с которой всегда ходил за продуктами, он многозначительно кашлянул и сказал:

— Ваше благородие, дело у меня есть. Я недалече.

— Иди куда нужно, пожалуйста!

Когда Егор Егорыч вышел, Глебов рассмеялся:

— Бородой, «ваше благородие», оброс. Рассказывай все по порядку.

Он кивнул в сторону лабораторных столов:

— Что за феерия? Уму непостижимо! Все известняк?

— Подожди!

Хозяин повернул краны и выключатели. В лаборатории стало почти совсем темно.

— Пойдем в кабинет, сядем.

— А ты по-прежнему, как пустынник, один?

— Вот — с Егор Егорычем. По-прежнему.

Они уселись рядом на диване. Лисицын снова заулыбался по-мальчишески счастливо, поглядел на гостя — тот доставал из кармана папиросы, — притронулся к его плечу, потом поставил на свободный стул около него пепельницу.

— Ну, рассказывай, — проговорил Глебов. — Как эти годы прожил? Каким делом занят?

Лицо у него доброе, чуть-чуть скуластое, покрытое легкой сеточкой морщин. В усах просвечивает первая седина. Темно-синие глаза смотрят с лаской и любопытством.

Лисицын взял зачем-то папиросу из коробки — он не курил, — повертел ее в пальцах, положил в коробку обратно. Помолчав, сказал:

— Что же… Постараюсь в нескольких словах. — И, взметнув брови, взглянул на Глебова. — Слушай. Помнишь, я хотел разложить известняк. Это — прошлое. Вот с тех пор…

— Ага… Значит что, с известняком покончено?

— Да сколько лет уже! Ты слушай!

И сразу заговорил о миллионах пудов крахмала и сахара. Богатство, которое не сегодня-завтра раскроется перед человечеством. Ему удалось, сказал, сделать для блага людей больше, чем кому-нибудь когда-либо в истории. Сейчас он на пороге — понимаешь? — накануне полного решения задачи. Во-первых, принялся он перечислять и поднялся с дивана, ни голода теперь не будет, ни унижений, с нищетою связанных; во-вторых, власть богачей и деспотизм царя — все тотчас потеряет силу, если каждый будет сыт. Синтез пищи… надо понять только, что за перспективы открывает синтез пищи!

— Даже, Павел, самому не верится. Но каких трудов, ты бы знал, каких тревог это стоило… И еще не все преодолел. Тут — тысяча одна ночь. Клубок какой-то!

Рассказывая о своих опытах, Лисицын возбужденно ходил по комнате. В его руках мелькала логарифмическая линейка, он стучал ящиками письменного стола, разворачивая перед гостем журналы работ.

— Иди, покажу в лаборатории! Встань, пойдем!

Снова щелкнули выключатели. Глебов опять увидел яркие мигающие лампы, непонятные приборы, подвешенные на шнурах к потолку стеклянные трубки. Открыв шкаф, Лисицын достал несколько банок, полных прозрачным сахарным песком и тонкой белоснежной мукой. Мука — точнее, это был крахмал — скрипела в пальцах.

— Ты на вкус попробуй! Пожалуйста, попробуй! Вот отсюда.

Глебов попробовал: сахар как сахар.

— Интересно. Знаешь, очень интересно, — сказал он. — Здорово, Владимир. Поздравляю!

Лисицын шаг за шагом выкладывал свои заботы, неприятности. Он рассказал о докучавших дельцах, о том, как забрались к нему воры, о встречах с людьми, странно похожими на Микульского, о беседе с адвокатом Воздвиженским, о непрекращающемся чувстве беспокойства, наконец — о попытке обратиться к Константину Константиновичу.

Он принес из кабинета скомканную бумагу с позолоченными двуглавыми орлами:

— Гляди, что ответил великий князь.

Глебов прочел: «Оставить без последствий».

— Да-а, — протянул он. — И пристав не захотел принять мер?

— Нет. Хихикнул, точно идиот.

— В самом деле подозрительно. А ты наивный какой-то. Ну, дальше что думаешь делать?

— Да что же делать? Опыты, конечно, продолжать.

— Чудак!

Они сидели в лаборатории на высоких круглых табуретах. Из-за двери доносился стук тарелок, позвякиванье ножей: Егор Егорыч вернулся домой и накрывал стол для ужина.

Показав дымящейся папиросой в сторону двери, гость вполголоса спросил:

— Ему ты веришь? Не продаст?

— Нет, нет! — воскликнул Лисицын. — Абсолютно верю.

— А говорить с ним можно обо всем?