Судьба открытия

Он вывалил на пол содержимое своего чемодана, сдернул шпагат со связки еще рабфаковских тетрадей, нашел там маленький блокнот и сунул в карман. Сказал:

— Бегу! — и, улыбнувшись, действительно выбежал в дверь.

Зберовский с острым интересом принялся проглядывать листки блокнота.

— Дуговые лампы!.. — прошептал он.

Ему тотчас вспомнились лампы в петербургской лаборатории Лисицына. Блеск зеленых фильтров. Давным-давно… Ну, аппараты Киппа — ясно зачем: Лисицыну был нужен углекислый газ. Простые колбы — это ни о чем не говорит… Осколки, черепки, обломки…

Он бережно перевернул листок.

Шаповалов заметил: пальцы профессора вздрагивают от волнения. Однако лицо его теперь сразу поскучнело. Будто в нем потухла какая-то надежда.

Зберовский кончил перелистывать блокнот.

— Машина у вас со спасательной; вы туда будете возвращаться? — спросил Шаповалов.

— Туда, — ответил Зберовский.

— Ничего, если я с вами поеду?

— Пожалуйста, конечно.

Позже, когда они уже ехали по городу, Шаповалов сказал: он собирается еще раз поискать потерянные ящики — хотя бы выяснить, куда они девались. Он не был в тех местах все эти шесть лет. За успех не ручается, но сделает все, что в его силах…

3

Машина остановилась у «дома приезжих», у маленькой рудничной гостиницы. Григорий Иванович вышел. Прощаясь, Шаповалов спросил разрешения повидаться с ним сегодня вечером либо завтра утром.

Весь облик рудника уже не прежний. Даже старые дома выглядят по-иному, и люди на улицах идут незнакомые, и здания спасательной станции совершенно не узнаешь. Перестроенное, оно стало двухэтажным, оштукатурено снаружи, стены белые.

Лаборатория спасательной теперь на втором этаже.

Начальник ее — пожилой человек в полувоенной одежде — встретил Шаповалова не очень приветливо. Смотрел с подозрительной настороженностью. И вникнуть в дело по-хорошему не захотел. Отвечал одно: работает он здесь недавно, что кому-то удавался синтез углеводов — сомневается, а об имуществе своей лаборатории посторонним лицам справок выдавать не может.

Шаповалов решил побеседовать с парторгом спасательной станции. Нашел его в аппаратном зале. Парторг оказался рядовым спасателем нынешней дежурной смены; он был занят испытанием кислородных противогазов — видимо, только что полученных с завода. Противогазы, еще с заводскими пломбами, лежали на длинном-предлинном столе.

Он продолжал работу. Шаповалов, стоя рядом, рассказывал, в чем состоит его задача.

— Интересно про Пояркова… Я думал — просто штейгер. Смотри ты! — удивился парторг. — Вот не знал… Вы нам бы в стенгазету заметку про него!

— Я помощи прошу, — тихо, но настойчиво проговорил Шаповалов.

— А почему же именно ко мне пришли? Требуйте в лаборатории!

Шаповалов объяснил, что суть вопроса здесь, так сказать, неуловимая. Формально говорить об этом, требовать — нет никаких обоснованных данных. Все потеряно; никому ничего толком не известно. Но если в корень посмотреть, то речь идет о розысках чрезвычайно важного открытия — для науки важного, а значит, и для государства. Вот приехал ученый…

— И кто, как не мы с вами, должны подумать, помочь ему, сделать все, что от нас зависит, — не лишь бы как, а по партийной совести?

Замолчав, он стоял выжидательно, собранный, подтянутый. Парторг встретился с ним взглядом и опустил глаза; в раздумье начал будто рисовать гаечным ключом по брезентовой сумке с инструментами.

— Видишь ты, какая вещь, — сказал он наконец. — Тут старые работники могли бы быть полезны. А люди же у нас, как на подбор — кто год работает, кто два… Мало старых-то.

В просторном аппаратном зале, в другой его стороне, находилось еще несколько спасателей, занятых каким-то делом.

Парторг окликнул одного из них:

— Игнат Матвеевич! Поди сюда!

Оказалось, что Игнат Матвеевич как раз один из старейших: на спасательной он уже шесть лет. Он помнит сарай, в который, по мнению Шаповалова, были вынесены ящики. Сам даже участвовал в сносе этого сарая. Ветхую постройку сломали. Однако про ящики, бывшие там, Игнат Матвеевич никогда не слышал. В лаборатории же, как он считает, все недавно служат; вот разве лаборантка Оля Петрусенко чуть подольше остальных.

Около них остановились еще двое или трое, вступили в разговор. Парторг подошел к стенному телефону:

— Лаборатория?… Петрусенко Олечка не там?… А, Олечка! Ты не могла бы спуститься на минуту в аппаратный зал?…

Появилась лаборантка — молодая девушка в коричневом халате. Пришла, глядит с наивным любопытством.

А они уже разговаривали целой группой. Стояли у стола. Принялись ей наперебой втолковывать о Пояркове и про неведомо куда девавшиеся, ценные для науки вещи.

Олечка только отрицательно качала головой: нет, про эти ящики она ничего не знает.

Шаповалов перечислил, какие именно предметы содержались в ящиках. Нет, на Олечкиной памяти не было ничего такого.

— Ты сколько лет у нас работаешь? — спросил ее Игнат Матвеевич.

— Почти три года. — Она переступила с ноги на ногу. — Мне можно уйти?

Парторг с вопросом посмотрел на Шаповалова. Олечка пошла к дверям. Возле порога обернулась. Вдруг что-то осенило ее.

— А банки были не с притертыми пробками?