Судьба первородной

Киран Арт Соррен. Имя, дарованное ему королем светлой Эйлирии, его отцом и наставником за долгие столетия до рождения проклятой империи аланитов, еще тогда, когда никто и представить себе не мог, что у наследного принца откроется Дар Первородного целителя. Дар, который перечеркнет сам факт того, что однажды ему будет суждено вступить на престол. В день, когда на груди маленького мальчика, над самым сердцем, расцвел алый цветок Двуликого, это стало понятно и самому королю. Его Киран никогда не взойдет на престол, никогда не примет бразды правления у своего отца. Для него Двуликий приготовил совсем другой путь и иной исход.

Стоило бы понять это раньше, еще тогда, когда у смуглокожего короля и королевы родился совершенно белокожий малыш. Вместо черных жестких волос, как у родителей, у ребенка были тяжелые кудри цвета меди и крови, что казались совершенно красными в солнечных лучах. Его глаза совсем не походили на карие родительские. Они, казалось, впитали в себя цвет весенней травы. С возрастом отличия от собственных отца и матери лишь усиливались. Киран рос высоким, крепким и совершенно не походил на своего низкорослого и полноватого отца. Но, несмотря на то что теперь король знал, что его сын — жрец Двуликого, он не спешил отдавать мальчика на обучение в школу к другим детям. Киран осваивал программу дома. Как и многие другие дисциплины, которые не преподавались никому из его собратьев и были больше предназначены для будущего правителя. Когда же мальчику исполнилось шестнадцать, пришло время подчиниться судьбе, король признал это, учитывая то, что у него родился наследник и он теперь мог передать ему трон… трон, которому суждено было исчезнуть в самые ближайшие годы.

Киран уходил из дворца, ни о чем не жалея. В нем жила искра Двуликого, которая помогала ему понимать несколько больше, чем другим людям. Она же заставляла ценить совсем другие вещи, нежели деньги, власть, положение в обществе. Все это душило его. И в день, когда его собратья получали аттестат об окончании школы и готовились к переходу на новую ступень обучения, ему было суждено наконец-то вступить с ними на одну тропу. Он не боялся быть изгоем. Не переживал, что его не примут. Все эти годы он тяготился от того, что не может быть рядом с ними. Так, будто бы его душа была кусочком чего-то большего, целого и она все это время стремилась примкнуть к этому «чему-то». Не зная их, он скучал. Так тоскуют по дому. Так тянутся к родным, с которыми давно не виделись.