Судьба первородной

Но люди-то?! Как могли растерять все, что было им жизненно необходимо, докатившись до какой-то дикости! Да, я слышала, что в столице Алантис сгорел храм Двуликого вместе с нашими архивами, но были же еще записи, учения, академии! Куда все это делось за жалкое столетие? Хотя о чем я говорю, все, на что могли рассчитывать люди в Алании, — это рабство либо служение у богатых господ. Нет, конечно, были еще семьи среднего и даже выше среднего достатка, но такие люди занимались торговлей. Эта ниша была отдана нам. После Десятилетней войны, которая по факту длилась около тридцати лет, империя разрослась, превратившись из среднего королевства в огромное чудовище, пожиравшее богатства поверженных. В империи много и часто говорили о равенстве, свободе и праве. Но как-то так вышло, что некоторые были все же равнее других и права их были гораздо важнее. Долгоживущие расы, такие как аланиты и оборотни, обладали и большими возможностями в силу объективных причин. Сила, магия, долгожительство были на их стороне. Люди-маги рождались редко, но по силе не уступали, а то и превосходили две долгоживущие расы. Таких людей называли лурис, считалось, что они были избранниками богини, почитаемой в мире Айрис, и, конечно же, жизнь дарила им все возможности для безбедного существования — с одним лишь условием: посвятить его империи.

Негодуя и тяжко вздыхая, я готовилась к вечеру. И как бы мне ни хотелось обратного, время пролетело слишком быстро. Вскоре за окном сгустились легкие сумерки, словно вуалью прикрыв кричащую буйными красками великую империю мира Айрис. Я осторожно сложила то, что у меня получилось, в мешок и вышла из комнаты, чтобы застать ассистента мирно сопящим в своей постели. Детский разум прекрасен. Он способен забывать и не думать о том, о чем можно поволноваться и позже. В этот момент я искренне позавидовала его непосредственности, а еще пожалела его, ведь однажды и юный Кит не сумеет уснуть по причинам, от которых прежде был способен отмахнуться.

Стоило мне выйти из комнаты, как в коридоре тут же показались мои давешние сопровождающие. Молчаливые и хмурые, они на приличном расстоянии следовали за мной до покоев Рэйнхарда. Точно так же, не произнеся ни слова, один из них обогнал меня, когда до двери оставалось не больше десяти шагов, тихо постучал в дверь и, не задерживая меня ни секундой дольше, позволил войти.

Внутри царил полумрак, развеваемый лишь пламенем свечи, одиноко стоявшей на письменном столе, за которым сейчас и сидел Рэйнхард. Выглядел он донельзя неаристократично сегодня. Укутавшись в одну простынь, свободно развалившись в кресле, он слюнявил указательный и большой пальцы, чтобы перевернуть страницу книги. На мой приход пациент никак не отреагировал. Лишь мазнул равнодушным холодным взглядом и тут же вернулся к чтению.

— Ложись на кровать, — сказала я, опуская мешок на пол у его постели.

— Я еще не закончил, — холодно обронил он.

— Зато я уже начал, — просто ответила я.

Некоторое время мы мерили друг друга взглядами. Рэйнхард смотрел строго, жестко, холодно. О да, этот парень знал толк в гляделках с целью устрашения. Ну а я… Я просто человек, который прожил интересную, разнообразную, порой столь горькую, что и вспоминать страшно, жизнь. Если говорят, что глаза — это зеркало человеческой души, то лучше никогда не смотрите в глаза тем, кому не вспомнить свою жизнь и за несколько недель. В таких глазах живет бездна, а она имеет свойство смотреть в ответ.

— Ну, — нахмурилась я, когда мне показалось, что он несколько смутился, не ожидая подобного эффекта от любимой игры, — живо! Я что, по-твоему, сюда на рожу твою пялиться приперся? Я б лучше спать лег, чем твои телеса полночи натирать. Сегодня весь день, как малолетка, шлялся по рынку вместо того, чтобы начертать, что надобно, и ассистенту поручить за покупками сходить. Устал, как скотина, еще ты тут решил ослепнуть для полного моего счастья, а то мне лечить больше нечего. И так без слез не взглянешь, так он еще себе свечечку зажег и пялится в книгу, а сам-то, поди, ничё, кроме фигу, впотьмах и разобрать не может!

Рэйн тяжело вздохнул, прикрыл глаза, усмехнулся, а уже после как-то обреченно покачал головой.

— Просто, — вновь вздохнув, заговорил он, — у меня болят глаза.

— Да ладно, с чего бы? — притворно изумилась я. — Я, конечно, понимаю, что мне, старому дураку, не понять, но ты-то должен был додуматься, что раз что-то болит, то сие не просто так! Иди ложись, — уже серьезно сказала я, — глаза твои болят потому, что третий этап отравления Серой Морой — это слепота, а следом и глухота. Каждый орган твоего тела будет отказывать один за другим, так что не стоит затягивать с лечением, пока это еще обратимо.