Судьба первородной

— А может, у его отца просто не было того, что делает мужчину мужчиной, а не евнухом при гареме императора, чтобы помочь ей занять это самое место, а? К чему весь этот разговор? — тяжело вздохнула она. — Спроси прямо то, что ты хочешь узнать, ведь не просто же так эта комната напоминает сокровищницу императора по количеству плетений, которыми ты закрылся от чужих ушей.

Димитрий глубоко вздохнул, будто пытаясь набраться решимости сказать то, что хотел, и тут же заговорил, отчужденно и холодно:

— Сперва болезнь Рэйна, которую можно было бы списать на козни недругов, следом покушение на Эрдана, которое тоже можно было бы смело счесть за вражеские козни, но, как ни крути, в результате остаются лишь Аргус и Джемма, твои дети, моя дорогая супруга. Не кажется ли тебе это странным?

— Нет, — скупо пожала она плечами, отложив гребень в сторону, — это закономерно, судя по тому, что ты сказал.

— Ты любила хоть кого-нибудь из них, каждый раз называя своими детьми? — чуть слышно спросил мужчина.

Ответ на свой вопрос он получил не сразу. Филиция глубоко вздохнула, поднялась с табурета, на котором все это время сидела, и осторожно приблизилась к мужу. В тишине комнаты был слышен лишь легкий шелест ткани юбки. Он завораживал, привнося странное умиротворение в гнетущую атмосферу, царившую сейчас в комнате.

— Я, — выдохнула она ему в лицо, — не умею любить уже очень давно…

— Все эти слезы, мольбы спасти Эрдана, спасти Рэйна…

— Слезы? Такие? — Она на миг замолчала, а ее огромные синие глаза, подобные глубинам горных озер, вдруг заблестели, а на идеальной белоснежной коже вдруг прочертили причудливые влажные дорожки слезы. — Ты об этом? — осторожно смахнула она кончиками пальцев слезинку и посмотрела на нее. — Всего лишь вода…

— Ты самая уродливая из женщин, которых я видел, — тяжело выдохнул Димитрий ей в лицо.

— Значит, мы идеально подходим друг другу, как считаешь? — улыбнувшись краешком губ, прошептала Филиция. — Идеально.

— Я не позволю тебе…

— Что ты собрался мне не позволить, я никак не могу взять в толк?

— Не позволю уничтожить мою семью…

— Ты никак не поймешь, да? Все уже сделано, очнись же! И при чем тут я…

— Если хотя бы один из них умрет…

— Один из них умирает прямо сейчас, и что ты можешь с этим поделать?

В этот момент рука мужа сомкнулась на тонкой шее женщины. Филиция чуть вздрогнула, а после едва взмахнула кистью руки, откидывая от себя тело мужа, словно тряпичную куклу. Димитрий был выше жены на голову, шире в плечах, да и вообще имел внушительную комплекцию, и тем более нелепо казалось все происходящее, когда его тело оказалось припечатано к противоположной стене.

— Даже не думай, ясно тебе? — фыркнула она, возвращаясь к трюмо, за которым сидела всего несколько минут назад. Открыла золотистую баночку с вязким розоватым содержимым, и осторожно нанесла состав себе на губы. — Не тебе идти против меня.

— Ты окончательно обезумела!

— И тем сильнее стала, — причмокнув губами, просто ответила она. — Я не убивала и не пыталась убить никого из них, понимаешь? — изогнула женщина бровь. — Ты думаешь, будто от тебя что-то зависит в этой жизни, но стоит вовремя понять — гораздо полезнее ты будешь, выполняя роль того, кто поможет сжать пальцы на рукояти меча.

Димитрий молчал. И по выражению его лица можно было понять лишь то, что он ни на миг не верит собственной жене.

Когда Филиция вышла за дверь, он обессиленно сполз по стене, как-то потерянно закрывая лицо руками.

«Иногда бывает просто поздно», — думал он, с тоской смотря на захлопнувшуюся дверь.

Взгляд Рэйна, казалось, уцепился именно за мачеху, и мужчина продолжал следить за тем, куда именно она идет. Как это ни странно, но он чувствовал себя именно наблюдателем, а не аланитом, которого все происходящее непосредственно касается. Еще будучи ребенком, он рос с мыслью о том, что самым важным для него должен быть его род. Так учил его отец. Брать ответственность на себя. Он часто вспоминал тот день, когда отец впервые расправил при нем свои крылья. Это зрелище: казалось, стоит прикрыть глаза, как сердце в груди вновь защемит от переполняемого восторга и благоговения. Черные крылья, сотканные из энергии, что питает их естество, поражали своим размером и мощью. Он помнил, как смотрел на отца в тот день, с полной серьезностью уверовав, что он Бог. Помнил, как сильные руки, принадлежавшие лучшему воину империи, легко оторвали его от земли. Как его отец сделал всего несколько взмахов этими чудовищно огромными крыльями и заставил маленького сына разомкнуть руки, которыми тот цеплялся за шею отца, в страхе зажмурив глаза, чтобы показать то, что осталось далеко внизу.

— Что ты видишь?

— Я не могу…

— Что ты видишь?

— Я боюсь…

— Что ты видишь?

— З-землю?

— Нет, — казалось, низкий, немного рычащий голос отца навсегда остался в его воспоминаниях, — ты видишь себя.