Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

- Да, - сказал он. - Кто из нас в юности не ошибался? - и тут же, задумавшись, добавил: - Я, правда, кажется, не ошибался, - но тут вспомнились ему японские революционеры и вся история с коммунистом Кривицким, сожженным на костре. - А может, и ошибался... но уже не в юности...

- Да и я ошибался, - махнул единственной рукой Софронтов. - А ты, Дмитрий, ошибался?

Ваплахов остановил возле рта ложку со щами.

- Сильно нет, не помню, - сказал он. - Нет, наверно.

В общежитие контролеры возвращались поздно и тоже под дождем.

- Здесь снег будет? - спрашивал по дороге урку-емец.

- Будет, будет, - вздыхал уставший Добрынин. - А что, соскучился?

- Да, - признался Ваплахов. - Очень соскучился. Помнишь, как он под ногами скрипит: хрып-хрып, хрып-хрып... Я к такому длинному лету не привык...

В общежитии их встретила комендантша.

- Я тут уже час вас жду, - заговорила она. - Очень важная бандероль пришла... из Москвы. Я расписалась в получении, а вас все нет... и так боялась, она у меня в сейфе с ключами, сейчас принесу...

И побежала по коридору к своей комнате. Нагнала их уже на третьем этаже. Добрынин как раз открывал двери.

- Вот, товарищ Добрынин! - запыхавшись, проговорила она, вручая контролеру большой бумажный пакет.

Уже в комнате Добрынин устало посмотрел при свете слабосильной лампочки, свисавшей с потолка, на пакет, и тут его словно подкосило. Он оглянулся - до стула возле стола было ближе, чем до кровати, и он сел за стол, опустив перед собой бандероль.

- Это что? - спросил его урку-емец, снимавший ботинки, сидя на своей кровати.

- От товарища Тверина... - негромко, все еще не веря своим глазам, сказал Добрынин.

Зашелестела жесткая упаковочная бумага. Добрынин разворачивал бандероль аккуратно, будто собирался еще раз использовать ее упаковку.

Наконец добрался до вложения: в бандероли оказалась книга и письмо. Руки сами потянулись к письму.

"Дорогой Паша!

Очень хорошо, что ты написал мне! Я все пытался узнать, где ты сейчас, но никто здесь этого не знал. Огромное спасибо за шинель и печенье. Шинель мне подошла как раз, и я свою старую, которая была мне слишком велика, попросил отдать в детский дом. Новостей у меня много - поэтому каждый день болит голова и из-за плохой памяти многое забываю. В Москве сейчас очень много немцев, и я, иногда выходя из Кремля, вижу их. Очень слабый и истощенный народ - почти скелеты. Просто удивительно, что мы так долго с ними воевали - должно быть, военные просчеты виноваты. В Кремле жизнь стала тише и спокойнее - умер наконец наш поэт Бемьян Дебный. Правда, последние годы он, кажется, ничего не писал, не знаю, что он делал вообще последние годы. Вчера я подписал приказ о расширении строительства автозавода в Москве. Вообще в стране сейчас много строек. Много в стране и бандитизма, и в Москве тоже. Просто изуверства какие-то - находят почти полностью обглоданных людей - только мужчин и очень часто боевых офицеров. Посылаю тебе "Книгу про Ленина", это третий том, он должен был выйти еще до войны, но не успели. Узнавал про твоих. Мария Игнатьевна жива и здорова, Григорий, твой старший сын, уже школьник, а младшенькая Маша у нас, в кремлевских яслях. Я ее как-то видел, конфетку дал..."

- Какая младшенькая? - вырвалось у Добрынина. - Какая Маша?

Озадаченный, он вернул свой взгляд на письмо, отыскал последнее прочитанное предложение и продолжил:

"... Твой друг Волчанов - уже полковник, но со мной не здоровается. Не знаю, чем я его обидел. Просьбу твою о переводе в другое место передал товарищу Свинягину - он теперь отвечает за народных контролеров. Я его очень просил помочь тебе. Большой привет Ваплахову. Будешь в Кремле - обязательно заходи. Жму руку. Твой Тверин".

Дочитав письмо, Добрынин глубоко задумался. Удивляло его, что в письме не было ни строчки о Маняще, Пете и Дарьюшке. Но ведь Тверин сам письменно признался, что с памятью у него плохо - значит, забыл он о первой семье Добрынина.

- Что пишет? - спросил, присаживаясь за стол, Ваплахов.

- Тебе привет передает.

- Покажи! - не поверил Ваплахов. Добрынин показал часть письма с приветом для Ваплахова.

Урку-емец был счастлив.

- Пишет, что в Москве много немцев, поэт умер, начали строить автозавод, шинель ему подошла... правда, он только печенье с ней получил. О папиросах не написал - украли, наверно. Что тут еще? Убийства страшные в Москве... - и тут Добрынин вспомнил, как погиб комсомолец Цыбульник, и обглоданного коня Григория вспомнил он.

Было много общего между описанными в письме убийствами и смертью Цыбульника.

- Митя, - Добрынин посмотрел на Ваплахова задумчиво. - Помнишь, какой-то злой дух убил и обглодал комсомольца Цыбульника... и только это оставил, штуку...

Ваплахов кивнул.

- Что это было?

- Злой дух Ояси, - ответил урку-емец.

- А какой он из себя?

- Низенький, кажется, зеленый, - вспоминал Ваплахов. - Голова сверху плоская и наверху ямочка, а в ней вода... Это ведь болотный дух...