Судьба прозорливца

Когда я вышел на улицу, мне показалось, что я попал в чудовищный сумасшедший дом. Весь Цезарвилль был заклеен листовками. Аппетитный кролик протягивал к проходившим свои обжаренные лапки: «Голосуйте за жареного кролика в каждом доме. Его вам даст Герт Гессарт». Портреты Агамемнона Скарпия, расфуфыренного и прилизанного, призывали: «Голосуйте за Скарпия». В одном из баров два десятка дюжих молодцов в белых передниках разливали бесплатно живительную влагу и банановое пиво и раздавали их алчущим: «Голосуйте за Скарпия, и у вас будет сколько угодно живительной влаги». Киоски фирмы Гро Фриша выдавали бесплатно ананасовый сок… «Голосуйте за Скарпия и мы вас зальем ананасовым соком». Я увидел разъезжавшего в автомобиле Крабби Гадда, окруженного молодцами с оттопыренными задними карманами брюк. Они то и дело вылезали и заходили в магазины и в бары. За кого же убеждают избирателей голосовать фашисты? Оказывается, тоже за Скарпия. «Коммунисты призывают нас дружить с русскими», — кричал оратор, стоя на пьедестале памятника Независимости Бататы. «Русские хотят поработить нас! Долой русских! Долой коммунистов! Герт Гессарт избавит вас от этого!»

Я ничего не имел против русских. Я часто встречался с ними в портах. Эти матросы были славные и простые парни и мысли их были ясны и чисты. Офицеры их тоже были славные ребята. Почему же Батата ополчилась на русских? Ах, да, они хотели украсть наши военные секреты! Но ведь во всем мире все крадут друг у друга секреты. И, я думаю, бататцы не постеснялись бы спереть все, что возможно, у русских.

Может быть, лучше, как только Сэйни приедет, попробовать унести ноги из этого ада? Переодеться, удрать в порт Трех Фрегатов, наняться на первый отходящий корабль матросом, Сэйни определить на него горничной — и бежать, бежать, куда глаза глядят? Я чувствовал, что затянут в такой капкан, из которого трудно вырваться. Черт меня дернул сделаться прозорливцем! Лучше бы я голодал, изредка ходил бы в рейсы матросом! Не надо мне ни славы, ни благополучия, ни жратвы, ни джазов, ни мюзик-холла, ни хороших костюмов! Говорят, у русских для всех есть работа. И всем платят исправно. Но как попасть к русским?

И нужен ли я им, бывший матрос и никчемный прозорливец?

Я замечтался, замедлил шаги и чуть было не угодил под мчавшийся автомобиль. Какие-то два здоровенных парня, в лихо заломленных фетровых шляпах, подхватили меня под руки, буквально выхватили из-под колес, поставили на асфальт и, приподняв свои шляпы, отошли в сторонку. Я понял: мне не только к русским, мне никуда не уйти из Цезарвилля. Щупальцы государственной тайной полиции вцепились в меня крепко.

Глава четырнадцатая Я — узник, хотя и свободен

— «Ахиллес» ушел без нас, — сообщила Сэйни после первых объятий и поцелуев. — Как я завидовала ему, глядя на его белый след! Я чуть с ума не сошла, узнав, что ты меня бросил. Я думала о тебе самые страшные вещи.

Я успокоил ее нежным и крепким поцелуем. Мы сидели у раскрытого окна, синел вечер, темное небо было сплошь покрыто такими яркими звездами, что, казалось, они затмевают бешеный блеск реклам. В комнате пахло магнолиями.

— Я не думаю, чтобы русские были способны на это, — сказала Сэйни, когда я рассказал ей по порядку все, что случилось со мной в Цезарвилле. — У нас на заводе работали двое русских и одна русская девушка. Я с нею подружилась. Они рассказывали, как живут там, у них на родине. Хорошо живут. Я бы хотела так жить, Фрей. Это совсем не тот рай, который обещает нам этот Скарпия. Он, наверное, победит и станет президентом. Ты бы видел, что делается в Лабардане! Какие-то молодчики заходят в лавки и говорят, что если хозяева и приказчики не будут голосовать за Скарпия, на следующий же день после выборов лавки будут сожжены и разгромлены. Они заходят в дома и предупреждают, что тем, которые не будут голосовать за Скарпия, будет перерезан свет и водопровод. Обещают, и еще более худшие вещи. Для нас, мне кажется, будет одинаково скверно жить как при Гессарте, так и при Скарпия. А что, если нам все-таки убежать, Фрей? Я готова бы делать самую грязную работу, а тебе вовсе не надо больше быть прозорливцем. Я была бы счастлива стать женою простого матроса.

Я приподнял занавеску и показал ей на освещенном светом фонаря тротуаре двух молодцов в фетровых шляпах, куривших дешевые сигары.

— Я — узник, Сэйни, узник, хотя и живу в отеле и прилично кормлюсь и могу, когда захочу, пройтись три квартала по улице.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Сэйни.

— Да, ужасно! Ты представляешь, как прекрасно море? Плывешь по нему неделями, черному, как черный мрамор, так оно глубоко, и видишь солнце, встающее над водной пустыней и слышишь шум винтов. Как хорошо быть матросом, Сэйни! Сегодня ты видишь город, выстроенный из красного песчаника, зеленые кактусы растут между камнями, разбросанными по желтому песку. Завтра ты, видишь обезьян, скользящих по ползучим растениям вниз и поддерживающих друг друга за хвосты. Восходи луна, поднимается ветер и дышит тебе в лицо…