Судьба Риголетто

При этих словах широкая нижняя челюсть угрожающе сомкнулась с верхними зубами и он, сузив губы прошипел:

— У, сссука!

Оглянувшись назад, он послал кому-то матерное проклятие. Потом, подойдя к калитке, толкнул её плечом и боком протиснулся вперед. На него тут же упал ржавый уголок, шестьдесят третьего размера, прислонённый к забору с обратной стороны. Дядя отбил его плечом, уберегая драгоценную ношу, а я, подхватив уголок, поставил его на место, то есть, в вертикальное положение.

Через захламлённую всяким мусором короткую асфальтированную дорожку подошли к порогу. Дядя потянул на себя ржавую ручку легкой дощатой двери и шагнул в полумрак небольшого саманного дома. Внутреннее его состояние и содержание мало чем отличалось от полуразвалившегося сарая, стоящего неподалёку. Вслед за хозяином я вошел в коридор и остановился на давно уже некрашеном полу, по которому расплелась целая сеть из разных проводов: от трех полуразобранных телевизоров, стоящих один на другом, старого радиоприёмника, двух самодельных колонок, валяющихся под ногами и просто коротких кусков истоптанных шнуров. Стол вперемежку с грязной посудой был завален ржавым инструментом шестидесятых годов. Дядя любил всякую технику. Но по большой части он разбирал. Посреди всего этого барахла стоял ещё один небольшой низкий столик, на котором мы играли в шахматы. Дядя перегнулся через него и достал единственный в доме стул (остальное — были табуретки). Он придвинул стул к закопченной газовой плите и осторожно положил на потертое сидение маленький подарок весны.

— Ага. Это…

Прикинув на глаз, подумал, что чего-то не хватает. Тогда открыл духовку и, вытащив оттуда грязную тряпку, подстелил её под младенца.

— Во! Вот так ему, это, хорошо. Ага.

На чугунном лице снова показалась улыбка. Он потёр толстые шершавые ладони и пошёл в смежную комнату. Вернулся с раздолбанными самодельными нардами, поигрывая двумя большими зариками.

— Давай, садись, — он придвинул ко мне низенькую табуретку, — в эти сыграем. Я сегодня в шахматовичи играть не буду — думать, это, не охота.

Расставляя в ряд дырявые от частого употребления пластмассовые шашки, он всё время посматривал на щенка.

— Дышит, падлочка. Ну, дыши, дыши. Ага.

А мне всё же было интересно.

— Так где ты его взял, Дядя?

Он уже сделал первый бросок и, нахмурившись, ответил:

— Где-где? Нашёл, это.

— Где нашёл?

— В мусорном баке, — буркнул он.

— Как это? — удивился я.

— Да так это!

Дядя бросил игру и стал объяснять:

— Там, знаешь, это, не доходя до хлебного, стоит мусорный, это, как его, падла?

— Мусорный бак? — подсказал я, зная, что слова у него теряются сами собой.

— Ага! Прохожу мимо, это, слышу — что-то пищит. Ага. Оттуда, падла. Я, это, туда. Пошуровал, пошуровал, а там ещё эти были, от картошки, как их? И от кефира, и от майонеза, и, это, камни и железки и помидоры кислые и капуста и эти, как их? Ага. А под низом — этот, — он указал толстым пальцем на щенка.

— Ну, я его, это, — оттуда. И — ага, почистил. И это, с собой…

— Взял?

— Ага, взял.

Потом он вытянул вперёд здоровенную лапу, сотворил зверскую физиономию и, отблескивая поломанными очками, вопросил:

— Ты представляешь?! Какая тварь его, это, туда закинула? Ага. Убил бы гада! Он же мог, это, как его…

— Задохнуться?

— Ага! Нет, ну живую тварь, это, — в мусорный ящик! Убил бы! У, гады! — ругался Дядя.

И стучал кулачищем по колену. Я не завидую тому, кто это сделал, если бы он в тот момент попался Дяде на глаза. Не смотря на шестьдесят лет и поломанный позвоночник, он был всё ещё силён.

— Ну-ка, это, посмотри, он спит?

Я нагнулся над маленьким, часто дышащим комочком, и, заметив, что щёлочка глаза плотно закрыта, утвердительно кивнул головой.

— А что же он, падла, пищит? Может он, это, жрать хочет?

Дядя встал и тяжело зашаркал к небольшому навесному кухонному шкафчику над столом. Он дёрнул за створку и оттуда неожиданно выпало старое радио. Из него на ходу посыпались шестерёнки от будильника. Дядя ругался, видя, что радио, отскочив от стола, упало на пол, но продолжал копаться в шкафу, отыскивая нужный предмет. Потом обо что-то укололся, подфутболил с досады радио и вытащил шило. Его он тоже забросил в угол, но потом, всё-таки, нашёл, что искал. Он показал мне соску. Старую пыльную соску. Он подёргал её пальцами, облизал, и обратился ко мне:

— Знаешь, что, Дядя? Иди-ка ты, это. Домой. Мы уже всё, играть не будем. Ты видишь, мне, это кормить надо. Понял? Ага. — И стал искать в холодильнике молоко.