Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии

Описывая свою жизнь вместе с Елизаветой, Екатерина скрупулезно отмечает все интриги, поклепы и наветы, которые пришлись на ее долю, все бестактности и грубости ее мужа, все праздники, увеселения и подарки, которыми она старалась порадовать Петра и Елизавету: «…мне сказали, что в России любят подарки и что щедростью приобретаешь друзей и станешь всем приятной… ко мне приставили самую расточительную женщину в России, графиню Румянцеву, которая всегда была окружена купцами; ежедневно представляла мне массу вещей, которые советовала брать у этих купцов и которые я часто брала лишь затем, чтобы отдать ей, так как ей этого очень хотелось. Великий князь также мне стоил много, потому что был жаден до подарков; дурное настроение матери также легко умиротворялось какой-нибудь вещью, которая ей нравилась, и так как она тогда очень часто сердилась, и особенно на меня, то я не пренебрегала открытым мною способом умиротворения».

Упоминает она, не чинясь, и свои романы с Сергеем Салтыковым (прозрачно намекая, что он отец цесаревича Павла) и со Станиславом Понятовским. Пишет о том, как тяжела была для нее разлука с маленьким Павлом, которого Елизавета пожелала воспитывать сама.

Она не забывает отмечать, что пристрастилась к серьезному чтению («…целый год я читала одни романы; но, когда они стали мне надоедать, я случайно напала на письма г-жи де Севинье: это чтение очень меня заинтересовало. Когда я их проглотила, мне попались под руку произведения Вольтера; после этого чтения я искала книги с большим разбором»), охоте («По утру я вставала в три часа и без прислуги с ног до головы одевалась в мужское платье. Мой старый егерь дожидался меня, чтобы идти на морской берег к рыбачьей лодке. Пешком с ружьем на плече, мы пробирались садом и, взяв с собою легавую собаку, садились в лодку, которою правил рыбак. Я стреляла уток в тростнике по берегу моря, по обеим сторонам тамошнего канала, который на две версты уходит в море. Часто мы огибали канал, и иногда сильный ветер уносил нашу лодку в открытое море…») и садоводству («Сначала в разбивке сада мне помогал Ораниенбаумский садовник Ламберти, бывший садовником Императрицы в Царском Селе, когда она была еще принцессою. Он занимался предсказаниями и между прочим предсказал Императрице Её восшествие на престол. Он же говорил мне много раз и повторял беспрестанно, что я буду Русскою Императрицею Самодержицею, что увижу сыновей, внуков и правнуков и умру в глубокой старости, с лишком 80 лет; мало того, он назначил год моего восшествия на престол за шесть лет до события. Это был очень странный человек; он говорил с такою уверенностью, что ничем нельзя было разубедить его. Он верил, что Императрица не любит его за то, что он предсказал случившееся с нею; что она его боится и по этой причине перевела из Царского Села в Ораниенбаум».

Об этом хобби Екатерины необходимо сказать два слова. В середине XVIII века роскошные и парадные сады эпохи барокко уступают место так называемым пейзажным английским паркам. «Идеологической базой» этой моды стало учение французских просветителей о «естественном человеке», «благородном дикаре», наслаждающемся гармонией на лоне природы, вдалеке от развращенной цивилизации. Сад вокруг Екатерининского дворца в Ораниенбауме – один из первых образцов английских парков в России и одновременно еще один манифест Екатерины, которым она подчеркивала свою просвещенность и любовь к простоте и истине. Позже она напишет Вольтеру: «В настоящее время я люблю до сумасшествия английские сады, кривые линии, нежные скаты, пруды наподобие озерков и резко определенные береговые очертания, и питаю глубочайшее отвращение к линиям прямым, похожим друг на друга. Я ненавижу фонтаны за ту пытку, которой они подвергают воду, заставляя ее следовать направлению, противному ее естественному течению… одним словом, англомания овладела вполне моею плантоманиею».