Судьба штрафника

Затем командир взвода перешел от теории к практическим занятиям. Вдали отрыли канавку, Пыпин отошел от сидящих солдат, изготовился, выдернул кольцо и швырнул гранату в цель. В канавку он не попал, но граната, подпрыгнув, сама закатилась в нее и взорвалась, брызнув вверх землей. Затем он по очереди стал вызывать бойцов, и они бросали гранаты кто дальше, кто ближе цели. Гремели взрывы.

Все шло неторопливо и обыденно, когда очередной солдат, вырвав кольцо, неожиданно разжал пальцы. Щелкнул запал, люди замерли. Пыпин, крикнув всем, чтобы ложились, прыгнул на солдата. Тот сделал замах и успел донести руку до груди, когда раздался взрыв. Боец вздрогнул и упал на спину. Когда прошли оцепенение и страх, все бросились к нему. Кровь заливала лицо и голову несчастного, в разорванной груди еще билось сердце, правой руки не было. Кто-то кричал, и мы увидели, что еще два солдата лежат на земле с осколочными ранениями. Осколок зацепил и лейтенанта Пыпина, чиркнув по предплечью.

Я побежал в село, чтобы прислать Живайкина и санинструкторов. Раненых отправили в госпиталь, Пыпин ехать туда отказался, и Живайкин пообещал быстро вылечить его на месте. О чрезвычайном происшествии послали донесение в штаб армии, и Сорокину сделали выговор.

Эта неприятность через несколько дней сменилась другой. Сорокин рвал и метал, изощренно матерился и кому-то угрожал. Потом он стал по одному вызывать к себе весь постоянный состав штрафной роты, кроме ездового Василия Быкова, который был неграмотным и не умел писать. Дошла очередь и до меня.

— Вы писали анонимку в штаб армии? — грозно спросил он.

— Нет. Никаких анонимок и донесений я не писал.

Сорокин гневно смотрел на меня.

— Вы можете кого-то в этом подозревать?

— Нет, — ответил я, подумав. — А в чем дело?

— Ладно, идите! — не ответил мне Сорокин.

В тот же день его Галю отправили в армейский особый отдел. Лейтенант Хазиев и старшина Кобылин поехали на Украину, в родные места наших «боевых подруг», чтобы разузнать, кто они, как говорится, из первых рук. С ними на всякий случай поехали и сами ротные дамы, чтобы их могли опознать.

Кто-то донес в Особый отдел армии, что в нашей роте есть гражданские лица, в то время как в прифронтовой зоне им находиться было запрещено. Возможно, сообщили и то, при каких обстоятельствах они к нам попали.

Дней через десять Хазиев вернулся вместе с девушками, одетыми в военную форму — их зачислили на службу. Не вернулась только Галя, так как оказалось, что она сотрудничала с немцами. Этому особенно был рад ординарец Сорокина. Не один раз он, подвыпив, приходил ко мне и плакал, рассказывая, как женщина издевалась над ним, фактически превратив в раба. Она не стеснялась показываться перед ним полуобнаженной, заставляла мыть ей ноги, стирать нижнее белье и делать многое другое, оскорбительное для стороннего мужчины.

— За что я так унижен? — спрашивал он. — Да, я штрафник и готов искупить свою вину кровью. Я готов делать для Сорокина все, что он прикажет. Но прислуживать, как раб, этой «немецкой овчарке»!.. Я говорил с Лукой Ивановичем, но он накричал на меня и пригрозил оторвать голову, если я не буду выполнять приказания этой суки как его собственные!

Теперь ординарец избавился от этой «овчарки», но и его Сорокин отправил во взвод, взяв другого солдата.

Хазиев несколько раз ездил в штаб армии и со временем узнал, кто написал анонимку — это сделал старшина Тамарин. Когда началась Ясско-Кишиневская операция, Сорокин отправил его на передовую. В бою Тамарину миной изрешетило всю спину, но он остался жив и писал из госпиталя Сорокину, прося о прощении и разрешении возвратиться в нашу часть.

Лето было в разгаре, когда мы получили приказ выдвинуться к линии фронта и занять исходные позиции для наступления.

Я с ездовым вез этот приказ из штаба армии, с нами ехала в роту для инспекции старший лейтенант медицинской службы, смазливая полненькая девушка лет двадцати пяти. Дорога была дальняя, солнце жарко пригревало, одолевал сон. Мы с медичкой лежали на сене, ездовой правил лошадьми. В завязавшемся разговоре девушка посетовала на то, как ей трудно отбиваться от стариков-полковников в штабе армии, что она их уже ненавидит и предпочтет им любого солдата. Я полковником не был, и уже скоро мы начали страстно целоваться и обниматься. Ездовой сказал:

— Ваше дело молодое, что хотите, то и делайте, я не буду оборачиваться.

Всю дорогу мы лежали, тиская друг друга и целуясь до синяков. Когда мы приехали к вечеру в часть, я с трудом мог ходить от усталости. Я представил привезенную девушку командиру роты, Живайкину и Асе Воробьевой, которых она приехала проверять. Затем она пришла в комнату, где размещался «штаб». Лосев принес ужин, вино.

Для видимости мы легли в постель порознь, и… о позор! Измученный в дороге, я уснул сном праведника. Проснулся я, когда в окнах блестело солнце. Медички не было, все готовились в путь. Я быстро оделся, умылся, но побриться уже не успел. Обоз тронулся следом за колоннами взводов. Две штрафные роты делились условно, хозяйство было общим.