Судьба — солдатская

Барон, впервые вырвавшийся после своих «путешествий» на простор, как младенец, созерцал открывающийся глазам мир и готов был под болтовню этого офицера ехать сколько угодно. Вынув из кармана записную книжечку, что-то хотел записать. Раздумал. Похвалившись, что это дневник, который он начал в первый день войны и который кончит днем победы над большевиками, снова сунул ее в карман. Оглядывал холмистые просторы полей, луга, перелески в ложбинах, проводил глазами стаю перелетных уток. Не заметил, как спустились в балку, заросшую ольхой и кустами. Посредине бежал ручей. Возле ручья стояла телега. Фасбиндер попридержал коня. Офицер произнес:

— Вот здесь убили партизаны полицаев.

Первое, что подумал Фасбиндер, — повернуть обратно. Ярко вспыхнул в памяти эпизод, когда на него, с Зоммером еще, напали партизаны. Но барон не повернул. Чтобы не подумали, будто он трус, поехал дальше. Когда из-за взлобка показалась деревушка с лесом за нею, остановил коня. Попросил у офицера бинокль. Приставив его к глазам, оглядел впереди лежащую местность, кромку леса, подозрительно всматривался в избы и вдруг резко оторвал от глаз бинокль. Оторвал и тут же приставил вновь. В окулярах у дальней избы была ясно видна девушка, стоявшая с мужчиной в заячьем треухе. На девушке был платок, фуфайка, стеганые брюки и сапоги. И странно, барону показалось, что эту девушку он где-то видел. Фасбиндер тщательно всматривался в ее лицо, в глаза… наконец с трудом узнал в ней Морозову Валю. Руки эсэсовца мелко задрожали. В нем заговорила алчная жажда мести. Но расстояние до избы, возле которой стояла девушка, было все-таки большое, поэтому можно было и ошибиться. И гауптштурмфюрер, уже узнав Валю, еще продолжал в нее всматриваться. Ему и верилось и не, верилось, что это она. И только когда из дома вышла пожилая женщина и девушка повернула к лесу лицо, показав Фасбиндеру косу, он до конца уверился. «Зи!»[22] — выдохнул, по-звериному рыкнув, эсэсовец и оторвал от глаз бинокль. Еще не приняв решения, он проговорил, ни к кому не обращаясь, захлебываясь от восторга:

— Боже! Вот это подарок!.. «Славянское очарование»… Нет, меня ведет провидение! — и опять приставил бинокль к глазам. Думал: «Если сейчас не возьмем, уйдет в лес», — потому что догадался: у избы уже собрались уходить, но кого-то еще ждали.

Гитлеровцев там заметили. Девушка, мужчина и пожилая женщина быстро пошли к крыльцу. Оглядывались на взлобок.

Не отрывая от глаз бинокля, барон тянул время. Решался. Опять прощупал избы, опушку леса. Спросил у офицера:

— В этих местах партизаны бывают?

— Какие тут партизаны! — воскликнул офицер, тоже начав беспокойно вглядываться в дома. — По донесениям, они прячутся где-то севернее.

Фасбиндер, жестко посмотрев на солдат, проговорил:

— В дальнем домике важная преступница. Большевичка Морозова. Надо взять живьем. Это… приказ. — И стал объяснять офицеру: — Они там не знают, идут ли вслед за нами войска. Поэтому пусть солдаты спокойно едут вперед, а возле дальнего домика резко свернут к его глухой стене и закроют из него выходы.

Офицер отдал солдатам приказ. Те, пересиливая страх, неторопливо потрусили дальше.

Фасбиндер то и дело оглядывался назад и помахивал воображаемой войсковой колонне рукою. На опушке перед дальней избой заметил белую собаку. Приставив к глазам бинокль, увидел, как в соснах, бросив большой узел с чем-то, остановилась женщина. Она тревожно следила за всадниками.

Когда солдаты у Матрениной избы резко свернули к поскотнице, из окна раздался выстрел. Один из солдат сполз с шарахнувшегося к дороге коня. Женщина на опушке леса побежала в сосны. Фасбиндер нервно передернулся. Думал, что делать дальше. Ломал голову над тем, есть ли еще кто из партизан в деревушке или поблизости, в лесу. В тревоге посмотрел на сосны. «Куда побежала эта баба? Не за партизанами ли?» — резанула Фасбиндера догадка, и он на всякий случай прикинул, сможет ли конь, если понадобится, унести его…

3

Раненый Момойкин умирал мучительно, трудно. За трое суток жар иссушил его. Лицо Георгия Николаевича посинело, и на нем, как два розовых яблока, горели ввалившиеся щеки.

Чеботарев подолгу просиживал возле него в землянке для больных и раненых. В легких Георгия Николаевича хрипело, его душил кашель, разламывало голову… Он то впадал в беспамятство, то, приходя в себя, немигающими глазами смотрел в не потемневшие еще жерди потолочного перекрытия.

На четвертые сутки, рано утром, Георгий Николаевич, сухой уже и желтый, как воск, приподнялся на локте и попросил Петра вынести его наружу.

— Умираю я, Петя, — еле слышно проговорил он. — Дай впоследок на белый свет посмотреть.

Чеботарев одел Момойкина и, попросив медсестру помочь, вынес с ней Георгия Николаевича из землянки. Посадил на бревно возле входа.