Судьба — солдатская

Почему-то сразу вспомнился Федор-друг… Чувствовал, теряет сознание, но еще слышал, как земля гудит от рева танков, содрогается в судорогах от рвущихся снарядов… Боролся с собой. «Нельзя, нельзя мне… сейчас…» — билось в туманившейся голове, а перед закрытыми глазами появлялись, будто мимолетные вспышки, воспоминания. Мелькнула стреляющая в эсэсовцев Валя, но Валя вдруг исчезла, и Петр увидел умирающего в землянке лужан Момойкина. Потом на смену этому пришло другое: величавая, в голубом-голубом Обь зеркально блеснула в воображении. Эта картина сменилась вдруг видением матери. Мать стояла на пристани и махала платком уплывающему на пароходе служить в Красную Армию Петру. Поглядывавший на пароход отец — суровый, насупившийся — превратился в великана, шагающего по лесу, как обычный человек по траве…

Пересилив наконец слабость, Петр медленно открыл глаза. Голову поднял с трудом, чувствуя, как напряглись на шее мышцы. Увидел: на него летел, разбрасывая подшитыми валенками снег и быстро увеличиваясь, все тот же гитлеровец-верзила. Немец был уже метрах в пяти. «Конец», — обожгло сознание Чеботарева, и вдруг он тут же, целясь по стволу, пустил в гитлеровца длинную — прощальную, как подумал, — очередь.

Гитлеровец как-то неловко схватился за грудь возле сердца, выронил автомат (он повис у него на животе) и, падая головой вперед, рухнул, достав каской почти до самого пулемета… Сознание Петра снова стало мутиться. Но некоторое время он еще видел сраженного им гитлеровца, который, видно, умирая, скреб руками и, бороздя лицом снег, медленно полз на него, Петра. Мелькнуло, как у проселка, подминая под себя жиденькие стволы осинок, вырвались покрашенные в белый цвет танки с красными-красными в лучах солнца звездами. За башнями, уцепившись, сидели десантники в белых маскхалатах. На головной машине, показалось Петру, среди красноармейцев стоит полусогнувшись командир роты Холмогоров… Откуда-то из-за леса неслось громовое, непреклонное: «За Родину-у!.. У-ра-а-а!..»

Больше Чеботарев ничего не видел. Перед глазами его, колыхаясь, исчезая, пошли радужные круги. Голова уткнулась в горячий, как кипяток, снег, и огромные, синеющие от потери крови руки начали загребать, как веслами, что-то сыпучее, сыпучее.. Подминая под себя пулемет, Чеботарев полз уже бессознательно. Уперся в каску уткнувшегося лицом в снег гитлеровца. Уперся. На секунду замер, а казалось, что ползет туда, где кипит бой… Потом стало мерещиться: стоит будто он у избы и смотрит на мешок с хлебом, который боец уносит в отряд. Петра осыпают легкие хлопья снега Они осыпают и избы; и вскоре эта деревушка, затерявшаяся среди дремучих лесов русской земли, совсем уходит в снег. С минуту Петр видит только белое, и вдруг… Чеботареву уже мнится, что по израненному боем полю, возле проселка, бегут в атаку плотные цепи красноармейцев. Впереди — Варфоломеев. Грозно потрясая автоматом, он громоподобно возглашает: «За Родину-у!.. У-ра-а-а!!» И вторит ему неудержимой лавиной несущаяся в атаку масса… А снег все идет. Нет, это не снег. Это — черемуховый цвет, и Петр будто лежит, полураздетый, в высоком пырее на обском островке и поджидает Валю, которая ушла, но которая здесь, рядом где-то. Петр ловит нежные, душистые лепестки и думает, поглядывая в чистое, светло-голубое небо: «Раз черемуха осыпается — весне конец. Наступает лето…» И вдруг решает: «Подарю эти лепестки, — а их у него уже полная горсть, — Вале». И тут он замечает, что земля нагревается. Но Петру, хотя она уже жжет, не больно. И он лежит и ждет Валю…

На минуту к Петру приходит сознание, и он начинает понимать, что голова его уперлась в каску гитлеровца. Чувствует, как немец шевелится и пытается ползти. У Петра тоже нет сил поднять голову. А поверженный враг каской все давит, давит… и у Петра, в подсознании где-то, возникает злое, неуступчивое чувство, и он, Петр, начинает загребать руками горячий снег. Напор Чеботарева страшен, и немец подается назад, а тот, ощущая это, еще с большим остервенением гребет руками. Пальцы Петра уже достают до мерзлой, скованной земли, но он не чувствует этого и гребет. Гребет машинально, бессознательно. При этом ему уже кажется, что он стоит возле ели у «норы» и набирает в котелок яркий, слепящий глаза снег, который надо растопить и после угостить кипятком продрогшую до косточек Настю. В голове медленно вспыхивает и гаснет, чтобы снова вспыхнуть, мысль: «Вот если бы у всех была такая совесть — чистая, как снег…»

А Волховский фронт, поддерживая наступление Красной Армии под Москвой, рвался вперед… И чья-то нежная, по-матерински чуткая рука торопливо перевязывала Петру тяжелые раны…

ЭПИЛОГ

Все испытал за войну Чеботарев, все перенес, что отпускается судьбой солдату. Четырежды был он ранен — четырежды возвращался в строй. На узкой полоске сталинградской земли с ожесточением отбивался бутылками с горючей смесью и связками гранат от немецких танков. Под Курском с противотанковым ружьем стоял насмерть, преградив путь хваленым «тиграм», «пантерам» и «фердинандам»…