Судьба — солдатская

Где-то перед селом поток поредел. Машина вырвалась на простор и понеслась. Километров семь не доезжая Вешкина, настигли другой поток беженцев. Опять ехали, еле опережая пешеходов. Километрах в пяти от Вешкина услышали резкие пулеметные очереди. Петр повернул на выстрелы голову: над горизонтом, то прижимаясь к шоссе, то взмывая вверх и снова падая, два немецких истребителя расстреливали людей. Самолеты неслись прямо на полуторку. Сердце Петра, охваченное страхом и болью, что вот так все может кончиться, застучало.

Пешеходы бросились врассыпную с шоссе. За ними, выскакивая из кабин, спрыгивая с повозок, неслись к лесу шоферы, ездовые… Полуторка с Петром и Валей, резко затормозив, стала. Не решаясь еще выпрыгивать из кузова, все смотрели, как через обочины и канавы, падая, подминая друг друга, бежали люди… Вспыхнула впереди трехтонная машина. Петр схватил Валю, поднял и почти бросил через задний борт на землю. Намеревался тут же спрыгнуть сам, но вспомнил о Варваре Алексеевне. Крикнул Вале:

— В канаву ложись, в канаву! — и толкнулся в сторону кабины, силясь добраться до Валиной матери.

Валя к канаве не побежала. Она стояла у кузова и, вытаращив налитые слезами глаза, кусала, как ребенок, палец и громко шептала:

— Мама, мамочка…

Петр работал локтями. Пытаясь пробиться к кабине, озверело крикнул:

— Да прыгайте же вы! Расстреляют!..

А в это время по кузову стеганула очередь, другая… Раздался страшный, дикий крик у левого борта. И тут же машина резко дернулась вперед. Старичок в косоворотке, потеряв равновесие, чуть не вылетел за борт, но его удержала женщина… Набирая скорость, полуторка бешено помчалась по освободившемуся шоссе.

— Остановите! Остановите! — кричал, заглушая стоны, Петр, но люди, охваченные ужасом, окаменели, только Варвара Алексеевна, в трудные минуты всегда собранная и спокойная, поняла его и колотила кулаками в матерчатую крышу кабины. Но шофер как не слышал — гнал и гнал.

С того момента, когда Петр выбросил Валю, прошло несколько десятков секунд, может, минута, но ему показалось, что прошли часы, что разделили его с нею версты… Обезумев, он схватился за борт, перенес тело наружу, нащупал ногой крюк для прицепа, оперся на него и, резко толкнув себя руками назад, прыгнул… Подошвы сапог пробороздили по асфальту — ему казалось, что из-под ног летят искры. Тело сигарой пошло вперед… Петр приподнял голову, налитыми кровью глазами смотрел вслед быстро удалявшейся полуторке.

Встал. Покачиваясь, зашагал в обратную сторону. Шел, тупо уставившись в даль дороги, где еще мелькали, то поднимаясь, то падая, темные силуэты вражеских истребителей. Сделав шагов двадцать, остановился. Провел исцарапанной в кровь ладонью по звенящей от ушиба голове и вдруг, сорвавшись с места, побежал.

На шоссе выходили люди. Они пугливо озирались, всматривались в горизонт, все не решаясь подойти к оставленным машинам, повозкам, тележкам, к брошенным узлам, мешкам, чемоданам… Более робкие, если у них вещи были при себе, возвращались в лес и шли на восток болотистой опушкой. Петр всматривался в лица — искал Валю… Он не бежал уже — шел навстречу все сгущающемуся потоку, стараясь отыскать место, где осталась она. Когда идти стало нельзя, Петр выбрался на обочину. Вспомнив о подожженной машине, оглядел шоссе — горела не одна, а четыре… Пошел по самой кромке дороги. У опушки, недалеко от пенька, увидел убитую девушку, и сердце замерло. Медленно-медленно, спустившись с обочины, приближался он к ней. Не Валя… и одета не так… Направился вдоль леса. Пройдя километра два, Петр осознал, что давно миновал то место. Он растерянно посмотрел на идущих по шоссе людей и повернул обратно. Шел, шел и вдруг понял: Валю он потерял, потерял навсегда… Остановился перед трупом девушки. Поглядел на березу, молчаливо свесившую листья. Дрожали коленки. Направился к пеньку. Высокая переросшая трава путалась в ногах, мешая идти. Опустился на пенек, гнилой, с одного края уже изошедший трухою, и вдруг заплакал навзрыд. Заплакал, как плачут в горе женщины. И не было у него стыда за свои слезы. Плакал и все смотрел то на труп, то на беженцев, идущих по дороге. Выплакавшись, поднялся. Как исповедовавшийся перед совестью, стоял, готовый принять на себя все беды, нависшие над Родиной, над этими людьми, угрюмо бредущими на восток.

Глава седьмая

1