Судьба — солдатская

Валины брови поползли к переносью, губы упрямо сжались и стали напоминать отцовские. Она сказала:

— Увижу еще. — И прошептала: — Что мне даст такая жизнь, как сейчас? Розги?

— Не бури глазами-то, — остановив взгляд на лице дочери, проговорила Варвара Алексеевна. — Я ведь любя все это… Жалко мне тебя. Жизни для тебя хочется, — и, будто Валин поступок нуждался в ее оправдании, вдруг рассудила, имея в виду немцев: — Они кого хошь из себя выведут. Терпенью тоже есть конец. Правда. Я вот старая, а и то… Насмотрелась в Луге-то… да и натерпелась…

Через час-полтора в сенях послышались шаги. В избу, пропустив вперед Шарика, вошел Матренин сосед с винтовкой полицая. Объяснил, что некоторые из деревушки уходят в лес. Матрену предупредил, чтобы если что, так знать дала. Рассказал, где их искать в лесу… Посоветовал примкнуть к ним и Вале. Дескать, мало ли что гитлеровцы задумают, когда узнают о расправе, а в лесу, мол, надежнее, да и стыдно быть в стороне от борьбы с гитлеровцами. После этого он смолк. Въедливо всматривался в Валины глаза, старался понять ее мысли.

— Смотри, ты девка боевая, — сдерживая голос, проговорил он наконец. — Решай. Помехой не станешь… И починить у кого что… Щи сварить какие… Решай.

Вале сразу вспомнилась жизнь в отряде отца, разговоры Фортэ о том, что вот он подучит-де ее и сделает кашеваром, а сам за мужское дело возьмется — воевать с гитлеровцами. Думала, горько усмехаясь в душе над тем, что снова прочат ей ту же участь… Ожило в памяти и Залесье, Саша — ушел бы вовремя и не погиб. Жалко стало его, а еще обидней показалось вот так же нелепо погибнуть самой. Поняла: оставаться в деревушке сейчас ей опасно. «А где же теперь не опасно, если ты не шкурник?» — вдруг возмутилась Валя, поймав себя на том, что думает лишь о себе. К ней подошла Матрена.

— Может, и правда уйти тебе с ними, а? — проговорила она негромко.

— Вот что… — Валя смотрела на мать, которая, чувствуя, что дочь уйдет, подперла сухим кулаком лицо и молча глядела на нее скорбными глазами. — Пойду… А ты, — она обращалась уже к Матрене, — как придут связные, дашь знать. Буду пробовать попасть к Пневу. Там и Петра встречу… Дашь?

Матрена утвердительно кивнула головой.

Сосед вышел на крыльцо.

Валя быстро надела ватные брюки, сапоги, фуфайку. На голову накинула теплый платок. Браунинг сунула в боковой карман. Прощалась с матерью и не верила, что перед ней мать, потому что Варвара Алексеевна вела себя очень с держанно, не плакала, а широко раскрытые глаза ее будто говорил: иди, дочь, надо идти — на печи лежать и правда теперь не время.

Они уходили гуськом — семеро мужиков и она, Валя. Впереди шагал по лесной дороге, ведущей от деревушки на север, Матренин сосед. Неуклюже шагал. Ноги переставлял тяжело, не разбирал, где грязь, где сухо. Говорил частившему за ним парню лет шестнадцати:

— Ничего… мы еще свое возьмем: не мы от гитлеровцев, а они от нас драпать будут…

Он не договорил — замер на месте, приглядываясь к чему-то впереди. Разглядев на дороге колонну немцев, предостерегающе поднял руку и, пригибаясь, шарахнулся в сторону, к неглубокому оврагу, заросшему кустарником и высокой некошеной травою. Другие, тоже пригнувшись, бросились следом.

Валя упала за молодой куст орешника, в траву. Вскоре увидели гитлеровцев. Впереди с автоматами и ручными пулеметами на изготовку ехало пятеро всадников. Следом за ними, немного приотстав, тряслись на конях офицеры, а за ними солдаты… От усталости кони еле шли. Вслед за отрядом ползли телеги. На первых лежали, подмяв под себя сено, раненые немцы.

С чувством злой радости глядела Валя на гитлеровцев. «Вот кто-то угостил! — думала она. — Да наши, наверно? — И вдруг в ней эта мысль утвердилась: — Конечно, наши, партизаны. Кому еще? Кому?»