Судьба Томаса, или Наперегонки со смертью

— Я думаю, мы его потеряли. — Ехала она так же быстро, энергично поменяла полосу движения, протиснулась между двумя восемнадцатиколесниками, которые громоздились над нами, как утесы, в поисках трейлера, который вроде бы ускользнул от нас. — Внезапно грузовиков стало так много, я думала, что по-прежнему вижу его, но потом осознала, что смотрю совсем на другой трейлер.

Шоссе 134 уже перешло в автостраду 210. Указатели сообщали о съездах в Азузу и Ковину.

Черные облака, собравшиеся на юге, заметно приблизились, и у меня возникло подозрение, что без сознания я находился минуты, а не секунды.

— Мэм, я думаю, вам лучше сместиться в крайний правый ряд. И уйти с автострады на следующем съезде.

— Ты знаешь, куда он направился? Как ты можешь знать, куда он направился?

— У меня предчувствие.

— Предчувствие? — спросила миссис Фишер, продвигаясь к крайней правой полосе. — Предчувствие не стоит и выеденного яйца.

— Это стоит, мэм. И выеденного яйца, и даже чуть больше.

— Твои предчувствия обычно оправдываются, так?

— Я иду куда должен идти, — ответил я, не желая распространяться о психическом магнетизме.

Она не сбавила скорость, съезжая с трассы.

— Внизу налево, — предупредил я.

Поскольку улица, на которую выводил съезд, пустовала, миссис Фишер знак «Стоп» проигнорировала.

— Если уж об этом зашла речь, как ты узнал, что он окажется на той стоянке для грузовиков? — спросила она.

Проезжая по путепроводу под автострадой, мы сделали вид, что не видим похабных, нарисованных спреем граффити, как обычно, ярких, но начисто лишенных воображения. Я подозреваю, что те, кто ставит эти граффити на одну доску с работами Рембрандта, могут и ошибаться.

— Трейлер на стоянке для большегрузных грузовиков. Логичное предположение.

— И это все? Чистая логика?

— Да, мэм.

— Ты увиливаешь от правды, дитя. Ты говорил мне, что лгать можно только плохим людям.

— Вы говорили, что вы, возможно, плохая.

— Только возможно. Я не утверждала, что я плохая.

— Пожалуйста, через два квартала поверните налево, мэм.

— Дело в том, что я не плохая.

Эффект от предзнаменования практически сошел на нет, и я даже смог улыбнуться.

— Сначала вы говорили, что вы, возможно, плохая, теперь говорите, что нет. Мне лучше быть с вами начеку.

Мы ехали по когда-то процветающему торговому району, где треть заведений теперь не работала, по большей части рестораны, а оставшиеся на плаву, те же магазины и предприятия, оказывающие различные услуги, выглядели так, что могут закрыться со дня на день. Впрочем, в последнее время так выглядело многое и многое, включая страну и мир.

Красный сигнал светофора сменился зеленым, и я дал очередное указание:

— После перекрестка остановитесь у тротуара.

Миссис Фишер остановилась перед комиссионкой, принадлежащей Армии спасения.

— Дальше я пойду один, пешком, — предупредил я.

— Это благоразумно?

— Я не уверен, что все мои поступки благоразумны, мэм, но я остаюсь в живых дольше, чем ожидал.

— А что делать мне?

— Я благодарен вам, что вы поехали со мной, и я благодарен вам за помощь. Но я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня. Вам надо продолжать жить, тогда как я буду пытаться понять смысл моей жизни.

После многих лет ее жизни, может, даже с детства, глаза миссис Фишер цветом по-прежнему напоминали небо, отражающееся в море, вечность, которая смотрит из еще более вечных вод. Даже если бы она и не произнесла тех слов, которые я от нее услышал, только по взгляду я бы понял, что ее секреты, на которые она часто намекала, настоящие и не менее странные, чем мои.

— Грядет что-то большое, Одди. Настолько большое, что может изменить мир. Я знаю, ты тоже это чувствуешь.

— Да, мэм.

— Как давно ты это чувствуешь?

— Чуть ли не всю жизнь. Но в последнее время в большей степени.

— В гораздо большей степени, — согласилась она. — Дитя, ты знаешь, откуда берется истинно великая храбрость, та храбрость, которую не сломить?

— Из веры, — ответил я.

— И любви, — добавила она. — Вера — разновидность любви, знаешь ли. Любовь к тому, что незримо, но есть. Любовь делает нас сильными и смелыми.

Я подумал о Сторми и о том, как ее утрата закалила меня. «Да».

— У меня с Хитом не было детей. Я верю, что детей мне не даровали, чтобы сберечь всю нерастраченную любовь для более позднего периода моей жизни, когда она понадобится, чтобы придать мне храбрости.

Внезапно ветер усилился, лимузин затрясся, из ливневой канавы поднялся пыльный смерч с опавшими листьями и мусором и походкой пьяного двинулся посреди улицы.

— Видишь ли, — продолжила она, — много лет тому назад я трижды видела один и тот же сон о мальчике, который рос без отца и матери, но при этом не был сиротой. Ты рос без отца и матери, Одди?

— Они все еще живы, мэм, но не были для меня отцом и матерью. Я живу один с шестнадцати лет.

— Увидев тебя на обочине Прибрежной автострады, я узнала в тебе мальчика из моих снов, хотя ты уже не мальчик.

Несколько газетных страниц несло по улице, псевдоптиц, предвещающих дурное, размахивающих крыльями слов.

— И что вам снилось? — спросил я. — Что происходило в тех снах?