Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

«Призрак музыканта» (1936), «Двуглавый воин», а также многочисленные эссе и статьи. В конце тридцатых годов Этергюн сближается с Тибетским обществом. В 1943 году он был выслан из Германии, а в 1946-ом покончил с собой. Вскоре вышли дополненные и переработанные им перед смертью издания романов «Призрак музыканта» и «Врач-армянин».

В сущности, в своем творчестве Этергюн постоянно задается мучительными, безответными вопросами: государство и личность, государство и этнос — что это? Почему это так трагично? Социальным и политическим идеалом писателя оставалось большое многонациональное государство, не стесняющее свободу личности; но он с горечью сознавал, что ни Османская и Российская империи, ни Советский Союз и США не стали воплощением его мечты... Люди, знавшие Этергюна в последние года его жизни, вспоминали, что это был человек очень одинокий, гордый, знающий себе цену, но в то же время он постоянно стремился проявлять доброту и внимание к окружающим. Желание уйти из жизни не сделало его мизантропом. В этом смысле показательна судьба главного героя романа «Призрак музыканта» Чамила, который, во многом разочаровавшись, приобретя печальный жизненный опыт, все же сохранил в душе стремление «просто делать добро» и способность жалеть, а не ненавидеть род человеческий со всеми его слабостями.

Исторические романы Этергюна — произведения очень своеобразные. Он причудливо сочетает прекрасное знание источников, тонкое воспроизведение колорита эпохи с нарочитым введением анахронизмов (таких, например, как употребление кофе, на деле вошедшего в обиход гораздо позднее), с утонченным психологизмом, свойственным европейской литературе нового времени. Действие романа «Призрак музыканта» происходит в XIV веке в период построения на Балканском полуострове могучей державы османов. Этергюн использует османские и византийские хроники, сербский и болгарский фольклор, античную мифологию; и все это, в сочетании с ярко выписанными характерами героев, создает удивительный мир, одновременно и отдаленный от нас, и до боли близкий.

Призрак музыканта

Пролог

Ване Панайотовой и ее детям

«...князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел».

Л. Н. Толстой «Война и мир»

Время! Оно бушует на площадях, буйствует на полях сражений, безумствует в золоченом великолепии дворцовых залов; оно шумит в толчее богатых базаров; торжественный голос времени отчетливым эхом отдается в стенах мечетей. Время!

Разумеется, мы ничего не знаем о времени. Вот оно обернулось всадником и выехало из дворцовых ворот. Всадник в кафтане, шитом золотым узором; с темно-красным тюрбаном на голове; всадник на базарной площади — это прежде всего человек своего времени. Его лицо — не его лицо, его глаза — не его глаза; лицо, глаза, одежда — все это принадлежит не ему, но времени. И люди вокруг него — люди времени — купцы, мелкие торговцы, женщины под покрывалами, ремесленники. Но вот всадник сворачивает на одну из этих узких улочек; пузатые деревянные балконы нависают над мостовой, вымощенной булыжниками, сглаженными копытами многих коней и обутыми ступнями многих прохожих. Тишина. Жара. Одиночество. Голос времени смолк. Всадник перестает быть человеком времени, всадник — это уже не время; всадник — человек. Для самого себя — он единственное воплощение себя самого, он — единственный и неповторимый, существующий вне всех времен и пространств. Он не мыслит себя воином, всадником, но — человеком.

Улочка поднимается вверх. Копыта с легким гулом ударяются о мостовую. Тишина. Жара. Одиночество.

Запертые ворота дома украшены широким медным кольцом. Всадник наклоняется, с коня и ударяет кольцом о ворота. Властно и мерно. Ворота распахиваются, привратник почтительно сгибает спину. Всадник въехал во двор, даже не взглянув на того, кто отпер ему ворота. Спешившись, всадник бросил поводья подоспевшему конюху.

— Господин...

— Да... Нет... Приготовь... Не нужно!.. Ступай!

— 

Спустя час наш всадник уже сменил тюрбан на небольшую полукруглую шапочку, из-под распахнувшегося халата виднеется белая сорочка с треугольным вырезом, открывающим сильную смуглую шею — кожа чуть загрубела. Он сидит перед маленьким круглым столиком, скрестив ноги в плотных темных шароварах на кожаной подушке, и бросает в рот горсти вареного прожаренного риса, потом длинными сильными пальцами разрывает жареного цыпленка. Он ест сосредоточенно, как человек, поглощенный какими-то путаными и даже немного пугающими его самого мыслями, но мыслями привычными.