Судьба турчанки, или времена империи (триптих): Призрак музыканта, Врач-армянин, Я целую тебя в губы

Нет, не буду спрашивать, как его зовут. Ведь Ибрагим-бей предупредил, что здесь никто никого никому не представляет. А вдруг он догадается, что меня интересует не только музыка, но и сам пианист.

— Пианино — чудесный инструмент,— произношу я.

Ибрагим-бей улыбается. Мне нравится его улыбка.

Следующий танец я ни с кем не танцую. Незнакомец снова танцует с моей Сабире. Не тревожусь нисколько!

Но кто же он? Так хорошо говорит по-французски, прекрасное произношение. А вдруг он француз? Не могу противиться каким-то нелепым детским мечтаниям, они опутывают пестрыми сетями мое сознание, мое воображение.

Начинаю фантазировать и сама улыбаюсь своим фантазиям. Он — пианист из Парижа, у него гастрольная поездка. Мы встречаемся... много раз. Я бываю на каждом его концерте. Он увозит меня в Париж. Театры, концерты, музеи. Платья и шляпки. Нет, до чего же я смешна! Буду выдумывать дальше. Но разве это называется выдумывать? Просто мои фантазии на своих легких стрекозиных крылышках уносят мою душу. Я вместе с ним, в Париже. А если ему захочется, чтобы я приняла христианство? Но, кажется, сейчас в европейском обществе не придают такого уж большого значения религии. Эй, Наджие, спускайся на землю со своих кукольных небес, дурочка.

Сейчас он пригласит меня. Я знаю!

Пригласил. Снова медленный танец. Снова молчим. Снова его нежная теплота и мое желание прижаться к его груди. Мне хочется знать его имя. Я уже чувствую себя уверенно. Я знаю, если я первая спрошу, как его зовут, он не сочтет меня дурно воспитанной или недостаточно нравственной. Мне так хорошо, так свободно с ним, так тепло и нежно...

Нет, этого не может быть! Мне показалось, он коснулся губами моих волос. Нет, не показалось.

Откуда это ощущение, будто мы уже сказали все слова, уже объяснились друг другу в любви и теперь наслаждаемся взаимопониманием, таким нежным, без слов, откуда?

Но мне хочется узнать его имя. Мне хочется знать, какими нежными прозвищами его наделяли в детстве. Мне хочется узнать это милое имя и повторять его ласково шепотом и про себя.

— Как вас зовут?

Неужели это я шепчу? Так робко, так тихо.

Но он услышал. И шепчет мне в ответ. Его нежные губы чуть касаются моего уха. Так нежно и щекотно.

— Мишель.

Мои пальцы осторожно гладят его плечо.

Внезапно я пугаюсь — вдруг кто-нибудь заметит! Поднимаю глаза, но не встречаюсь с его взглядом. Если встречусь, совсем перестану владеть собой, я знаю.

Вижу остальных. Никому до нас нет дела. Все заняты собой. Танцуют, разговаривают, флиртуют. Как чудесно, что никто не обращает на нас внимания!

38

После танца он проводил меня к Сабире. И сразу отошел к двери. Мишель. Я так хотела узнать его имя. А теперь стыжусь произносить его даже про себя, стыжусь этой безоглядной нежности, охватывающей меня.

Ибрагим-бей и Сабире пригласили всех в столовую. Длинный стол, застланный белой скатертью, уставлен тарелками. Чуть поблескивали стеклянные графины с вином. Угощение скромное. Сыр, маслины, фрукты, пирожные.

Я почувствовала, что проголодалась. Сижу между Ибрагим-беем и Сабире. Оба наперебой ухаживают за мной. Сабире накладывает паштет, Ибрагим-бей подает блюдо с маслинами. Славные мои друзья.

Вдруг заметила, что спокойно ем, не стесняюсь. Хотя я влюблена и должна лишиться аппетита. Но ничего подобного. И даже более того — я чувствую, что ему приятно смотреть, как я ем.

Я совсем не стараюсь казаться лучше, красивее, изящнее, чем на самом деле. Но ведь это только потому, что я поняла: ему все во мне нравится.

Оглядываюсь. Вон он, далеко от меня. Почувствовал. Тоже поднял голову от тарелки и посмотрел на меня. Какой у него взгляд. Такой милый, чистый, нежный.

39

После ужина. Снова в гостиной.

Мишель сидит на диване. Все разместились вокруг. Ибрагим-бей принес саз и предложил Мишелю сыграть, назвал его по имени. Значит, не пианино, а наш турецкий саз. Нет, он не француз. И, наверное (наверняка), не пианист. Только не надо думать, будто меня это разочаровало. Я смеюсь над своими недавними фантазиями. Но неужели он турок? Нет, в нем чувствуется что-то нетурецкое. Кто же он? Мне хочется знать, кто он, как он живет. Мне кажется, я буду любить в нем все, все обстоятельства его жизни, даже какие-то его недостатки; вернее, то, что другие считают его недостатками, потому что для меня никаких недостатков не существует в этом человеке, в моем Незнакомце, в Мишеле...

Он не стал ломаться, кокетничать, взял у Ибрагим-бея инструмент; умело держа, настроил, смотрел на саз серьезно и сосредоточенно, и струны, казалось, почувствовали и чутко откликнулись. Он поднял голову, лицо его поразило меня выражением какого-то ребяческого умиления. Я вдруг подумала, что если мы когда-нибудь расстанемся, если я его потеряю, то часто даже помимо моей воли перед внутренним моим взором будет вставать эта картина: юноша, поднявший голову от инструмента, его нежные беззащитные глаза и это трогательное умиление; и тогда мое сердце будет рваться на части, изнывая от боли, мучительной и неизбывной.