Судьба убийцы

Тот попытался – швырнул флакон об пол. Трубочка осталась цела. Виндлайер попробовал снова и снова, пока наконец она не разлетелась вдребезги. Комок змеиной слюны оказался на полу, Виндлайер схватил его и, не обращая внимания на прилипшие осколки, сунул в рот. Двалия ждала, буравя его взглядом.

Виндлайер с силой выдохнул через нос. Когда он заговорил, изо рта у него потекла кровь.

– Ничего, – простонал он. – Совсем ничего.

И тогда Двалия врезала ему так, что голова его откинулась назад, он упал навзничь и остался лежать, прерывисто дыша. Не проронив ни слова, она повернулась к нему спиной, подошла к ряду стульев и села.

Виндлайер, отлежавшись, все-таки встал на четвереньки и подполз к стулу недалеко от меня. Забравшись на него, он остался сидеть мешком – мешком с грязным бельем, приготовленным в стирку. Все молчали.

Мы ждали. Никто так и не принес закусок, как потребовала Двалия.

Мы ждали. И ждали.

Давно перевалило за полдень, и низкое солнце било в молочные окна, высвечивая два прямоугольника на безликом полу. Открылась дверь. Вошла Денейс – та самая женщина, что встречала нас у входа.

– Тебя выслушают в Палате Правосудия. Немедленно.

– В Палате Правосудия? Я же сказала тебе, что мне нужно совсем не это!

Денейс повернулась и пошла прочь, не дожидаясь нас. Двалия жестом велела мне подойти и с силой сжала мое плечо.

– Ни слова, – напомнила она мне и толкнула вперед, чтобы я шла первой.

Идти приходилось так быстро, что нечего было и думать обернуться. Вслед за Денейс мы вернулись в зал при входе и двинулись по другому коридору – более широкому и отделанному более элегантно. Идти тоже пришлось дольше, чем в прошлый раз. При каждом шаге мой мочевой пузырь отзывался мучительными позывами.

Коридор заканчивался двустворчатыми дверьми, на которых были выгравированы четыре символа. Они сверкали даже в приглушенном свете. Возможно, они что-то означали, но для меня это были просто четыре загогулины: синяя, зеленая, желтая и красная. Денейс нажала на бронзовую ручку, и двери распахнулись.

Комната была ярко освещена, белый солнечный свет лился сквозь четыре окна в потолке, и я заморгала, внезапно очутившись в этих лучах. Двалия снова стала толкать меня вперед, сквозь толпу зрителей, стоявших молча и неподвижно. Я ковыляла по гладкому белому полу. Потом она заставила меня остановиться, я подняла глаза и увидела возвышение с четырьмя тронами, сделанными из кости и украшенными резьбой. Один из них сверкал рубинами, другой – изумрудами. Еще два – желтыми и синими камнями, незнакомыми мне. Как много самоцветов! Я думала, что и в целом мире столько не набралось бы. Эти мысли поначалу заставили меня забыть о тех, кто восседал на тронах.

Двое мужчин. Две женщины. Одна – молодая, красивая, с бледной кожей и светло-золотистыми волосами. Ее губы были выкрашены красным, а брови и глаза подведены черным. Она была потрясающе хороша, однако смотреть на нее было неуютно. Бледные руки были обнажены, а тело затянуто в алый шелк так туго, что казалось, будто выше пояса на ней нет ничего, кроме краски. Пышная черная юбка доходила ей до колен. Ремешки алых сандалий оплетали лодыжки. Мне подумалось, что носить такие одежды, наверное, больно.

Та, что рядом с ней, выглядела невероятно величественно. Белые прямые волосы каскадом падали на плечи. Глаза были светло-голубые, словно выцветшие, а губы – приглушенно-коралловые. На ней было свободное голубое одеяние, столь же простое, сколь замысловатым смотрелся алый наряд ее соседки. Шею и запястья обвивали нитки жемчуга, и длинные серьги тоже были с жемчугами, и все жемчужины были одна к одной и блестели мягким теплым светом.

Мужчины сидели по краям возвышения. Один – раскрашенный, как кукла. Кожа его была белая, волосы белым пухом липли к черепу. А вот глаза – темные, и скрыть он этого не мог. Он носил темно-зеленый камзол и штаны, а нарядный плащ его был цвета весеннего папоротника. Этот человек смотрел холодно и задумчиво. На другом конце возвышения сидел толстяк – бледный, с волосами скорее белыми, чем желтыми, зато в пронзительно-желтых одеждах. Лютики, одуванчики и нарциссы померкли бы перед желтизной его наряда. Руки он держал сложенными на животе, и все его пальцы, даже большие, были унизаны золотыми и серебряными кольцами. В ушах были толстые золотые серьги-обручи, а под подбородком красовался массивный золотой ошейник, с которого свисали золотые пластины до самых ключиц.