Судьба высокая 'Авроры'

Проверив документы, Демин проводил его в судовой комитет. Общение их было мимолетным, но обостренная восприимчивость редко обманывала мичмана: этот Антонов был из породы одержимых. Одержимость жила во взгляде прищуренных властных глаз. В порывистых движениях, в привычке энергично встряхивать длинными рыжими волосами, падавшими на глаза, угадывалась активная, деятельная натура.

После появления Антонова-Овсеенко заметались рассыльные, собирая комитетчиков. Заседали сравнительно долго. Потом поднялись на ходовой мостик, что-то рассматривали в бинокли...

Конечно, если бы завязать разговор с Соколовым, можно было бы кое-что узнать. Демин еще в тот первый свой вечер на "Авроре" проникся симпатией к Павлу Павловичу. Суждения его отличались убежденностью и самостоятельностью. На флот он попал из университета. Отсюда, наверное, и шла вольность его суждений.

За участие в июльской демонстрации Соколова без конца таскали в следственную комиссию. Приходил он оттуда злой, раздраженный и на все расспросы отвечал, махнув рукой:

- Развели крыс с юридическими петличками. Вот они и копошатся...

Когда приехал Антонов-Овсеенко, Павел Павлович, как член судового комитета, участвовал в заседании, что-то страстно доказывал на ходовом мостике. Теперь он уселся за рояль. Играл он неведомую Демину вещь, играл мечтательно-тихо, медленно перебирая пальцами, чуть заметно покачиваясь в такт музыке.

С Соколовым по осведомленности соперничал мичман Поленов, часто ездивший в город и привозивший оттуда полный короб новостей. Увы, Поленов уволился на берег. Собирались в Петроград еще несколько офицеров, но Эриксон неожиданно предупредил:

- Обстановка усложнилась. Прошу всех ночевать на корабле.

Что "усложнилось" - Эриксон не объяснил. Внешне все оставалось, как было. Время текло медленно. Каждый коротал его по-своему, и Демин, отрешившись от мирской суеты, углубился в книгу.

Дважды или трижды били склянки, он слышал их, как сквозь сон. Шуршали страницы, жандармы рылись в комнате Павла Власова, Ниловна понуро следила за желтолицым офицером.

Внезапно смолк рояль. Демин поднял глаза: перед Соколовым стоял запыхавшийся посыльный. Долетел обрывок фразы: "...срочно в судовой комитет!"

Соколов мгновенно встал, словно весь вечер ждал вызова, одернул китель и скрылся вслед за посыльным.

Шахматисты не оторвали голов от доски. Буянова не было - очевидно, он ушел к машинам. Красильников недовольно бросил:

- Соколов, как челнок, то к нам, то к матросам...

Демин ждал его возвращения. Минут тридцать спустя послышались шаги. К каюте Эриксона шел Белышев. В бескозырке и фланелевке, он шел, никого не замечая, погруженный в себя, сосредоточенный и серьезный.

Свидание длилось не очень долго. Белышев вышел тем же быстрым и резким шагом, и лицо его, не умевшее ничего скрывать, выражало крайнее недовольство, озабоченность и решимость.

Установилась нехорошая тишина. Буксир, причаливший к борту "Авроры", отчаянно дымил. Из салона были видны его корма, заваленная дровами, кочегары с цигарками. Между крейсером и буксиром темнела полоска воды, скупо освещенная иллюминаторами.

"Пришли буксиры", - отметил про себя Демин.

Назревали какие-то события. Эриксон из каюты не выходил...

Еще днем, расстелив в судовом комитете карту, водя карандашом, Антонов-Овсеенко объяснил:

- Вот "Аврора". Вот Николаевский мост. Вот Зимний. Керенский стягивает во дворец юнкеров, прапорщиков, ударников, казаков. Полагаю, без боя не обойтись. Мосты, как вы знаете, в наших руках, кроме Дворцового и Николаевского. Николаевский разведен. Мы обязаны его свести. Открыть дорогу Васильевскому острову на Зимний. А вам надо стать здесь!

Антонов-Овсеенко резко откинул со лба рыжие пряди и упер карандаш в Неву возле Николаевского моста.

- Тогда из окон Зимнего увидят ваши пушки. Понятно?.. Вечером посыльные доставили из Смольного предписание: "Военно-революционный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов постановил: поручить вам всеми имеющимися в вашем распоряжении средствами восстановить движение по Николаевскому мосту". К выходу команда была готова: котлы стояли под парами: подошли вызванные из порта буксиры.

Белышев направился к командиру. На легкий разговор он не рассчитывал. Чувствовал: за сдержанностью Эриксона таится несогласие с двоевластием на корабле. Оно накапливается, растет, разъедает, как соль, терпение лейтенанта. Предписание ВРК Эриксон читал неестественно долго. Его крупное, грубое лицо все гуще и гуще багровело. Он оперся на большие, тяжелые руки, поднялся из кресла:

- Крейсер в Неву выводить не буду!

"Не буду!" прозвучало как приговор.

Белышева от Эриксона отделял стол. Они стояли друг против друга и смотрели в упор - глаза в глаза: Белышев - не мигая, Эриксон - не отводя взгляда.

- Выводить не буду, - повторил он. - Фарватер не проверен.

И опустился в кресло.

В судовом комитете сизый папиросный дым наплывал, как туман. Сидели. Думали. Конечно, понимали: фарватер - прикрытие, отговорка. Эриксон не хочет выступать против власти...