судьбе наперекор.

— Вот, покушайте горяченьких. Хотите с медком, а хотите с вареньем клубничным. А вот и сметанка есть,— приговаривала она.— А я сейчас чаек принесу.

— А откуда у меня в доме мед с вареньем? — я недоуменно посмотрела на Варвару Тихоновну, но она только отмахнулась.

Да, надо будет почаще в холодильник заглядывать, решила я, оказывается, там можно найти много интересного. Но где же эти чертовы врачи? Наконец они приехали.

— Ну что можно сказать? — прощаясь со мной в коридоре, сказали они.— Стресс, конечно. Но у девочки потрясающе крепкая нервная система и психика. Можно было, откровенно говоря, обойтись и без нас: дать ей прореветься и напоить валерьянкой. Укольчик успокаивающий мы ей сделали, пусть поспит. И на всякий случай желательно, чтобы в ближайшее время не было никаких раздражителей.

Провожая врачей, я открыла дверь и увидела, как по ступенькам взбегают, тяжело дыша, Матвей и Пан. Владимир Иванович тут же уцепился за врачей, а Матвей бросился ко мне.

— Что с Ирочкой?

Но я молчала, боясь расплескать бушевавшую во мне злость, меня переполняло чувство такой неистовой ярости, что я готова была задушить их обоих голыми руками. Тем временем Пан, выслушав все, что говорили ему врачи, подошел к нам — я все так же продолжала стоять в дверях, загораживая вход в квартиру — и похлопал Матвея по плечу: мол, все в порядке.

— Вот и чудненько! — улыбнулась я им улыбкой гиены.— Теперь вы успокоились, знаете, что с ней ничего плохого не произошло, и можете катиться отсюда к чертовой матери! — я источала яд всем своим существом и шипела, как змея, которой прищемили хвост.—Я помню, что замки в моей двери для ваших людей, Владимир Иванович,— я ощерилась в его сторону,— сложности не представляют, но стрелять я еще не разучилась и с предохранителя снять не забуду,— тут я с не меньшей издевкой посмотрела в сторону Матвея.— Все! Целую, Муся!

— Лена! Леночка! — уговаривал меня Матвей.— Я прошу тебя, успокойся. Я готов выслушать все, что ты скажешь, и согласиться с этим. Но только объясни сначала, что там произошло. Володя выдернул меня с круглого стола у губернатора, чего он никогда не стал бы делать по пустякам, но он и сам ничего толком не знает.

— Лена, мне позвонили и сказали, что ты увезла Ирочку из архива почти без сознания,— объяснил Пан.

— Кто доложился? — ехидно поинтересовалась я.

— Ну какая разница? — он смотрел на меня, устало покачивая головой.— Мы понимаем, что тебе пришлось за последнее время пережить очень многое, что нервы у тебя вздернутые... Если тебе станет от этого легче, можешь наорать на нас или даже попробовать побить.— Тут я не выдержала и хмыкнула — интересно, что бы после этого от меня осталось? В лучшем случае — ровное мокрое место.— Но только сначала расскажи, что там случилось.

— А ведь кто-то мне обещал, что «все будет хорошо»,— выпустила я последнюю парфянскую стрелу, на что Пан только вздохнул.— Ладно, пусть с вами, идите на кухню, и чтоб вас не было ни видно, ни слышно — Ирочке волноваться нельзя.

Я пропустила их в квартиру, и они на цыпочках прошли в кухню — презабавное было зрелище, в другой раз я бы обязательно над ними посмеялась. Мывшая посуду Варвара Тихоновна изумленно на них посмотрела, но я быстренько отправила ее домой, пообещав, что домою сама. Я достала диктофон, поставила на стол и включила:

— Наслаждайтесь! — и ушла в комнату к Ирочке.

Она лежала на диване, прижимая к себе Ваську, и хотя еще не успела уснуть, но глаза уже слипались. Я поправила подушку и плед и присела с краю.

— Ну, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, спасибо,— говорила она сонным голосом.— Вы самый добрый человек на свете после моей мамы.

— Спи, малявка,— я начала легонько гладить ее по голове.— Спи.

— Я не малявка, я манявка.

— Хорошо,— я тихонько рассмеялась.— Пусть будет манявка. А еще ты кто?

— Топотуха,— она глубоко, со всхлипом вздохнула и уснула.

Я вернулась на кухню — диктофон был уже выключен.

— Павел,— с искренним восхищением сказал домывший посуду Владимир Иванович, вытирая руки.— Какая это будет графиня Матвеева!

— Ну, помечтайте, помечтайте! — остудила я их пыл.— Насколько я помню, она и раньше замуж не рвалась, а уж после сегодняшнего тем более. А ведь я вас, Пан, предупреждала, говорила, где Ирочка работает. Что ж вы так небрежно к этому отнеслись?

Матвей сидел и молчал. Его обычно ярко-синие глаза, как с ним это всегда бывает в минуты гнева, потемнели, став аж угольно-черными, он сидел, уставившись в одну точку на стене, а сжатые в кулаки руки побелели от напряжения. От него исходили просто физически ощутимые волны неистовой, бешеной ярости, которые бились о стены моей маленькой кухни, отскакивали от них, сталкивались друг с другом и снова отлетали к стенам, отчего воздух сгустился так, что трудно было дышать. И молчание Матвея было еще страшнее, чем если бы он кричал и бросался всем, что попадет ему под руку. Намного страшнее. Поэтому, когда он заговорил, лично я испытала огромное облегчение.