Итак, они вошли и застали Марту за приготовлением кофе в высоком эмалированном кувшине, и Нелл возле очага, горевшего всю зиму — за приготовлением тостов, что их очень удивило. Дрова для очага были заготовлены осенью местным дровосеком, Жан-Пьером, контуженным на войне, однако еще крепким мужчиной. Все четверо ежедневно таскали из огромной кучи хвороста ветви и подкладывали их в согревающее замок пламя. (В лучшие свои времена замок вмещал семью из двадцати человек и сорок человек прислуги, и все были вполне заняты обслуживанием огромнейшего поместья с его крыльями, конюшнями, складами и развлечениями хозяев. Но это уже не наша история, мы вынуждены идти дальше, оставив старинный замок на произвол судьбы).
— Что делает эта малышка? — спросила Миледи у Марты (я, конечно, перевожу для вас, читатель).
— Она печет тосты, — отвечала Марта.
— Как странно, — заметил Милорд.
Дело в том, что тосты на Рождество — чисто английский обычай, во Франции его нет, и возможно, объясняется это лишь разной природой хлеба в двух странах. Хелен сама делала тосты в Апплкор-коттедж, будучи девочкой, скорчившись перед огнем камина, держа кусочки хлеба на вилке, длинной и старинной, с львиной головой на ручке. И как раз за неделю до похищения Нелл Хелен делала тосты на глазах у девочки перед огнем печи — в Машвел-хилл.
— Я делаю тосты, — проговорила Нелл, — потому что сегодня — Рождество.
Нелл сама нашла в куче хвороста палку с развилиной, похожую на вилку, и насадила на нее кусочки хлеба.
— Откуда малышка знает, что сегодня — Рождество? — спросили де Труа у своей «дочки», хотя обычно редко разговаривали с ней.
— Потому что в церкви звонят колокола, и сейчас зима, — отвечала Нелл рассудительно. — Так что я думаю, должно быть Рождество. Люди обычно пекут что-то вкусное на Рождество, а тосты — вкусные. Правда? — добавила она нерешительно, поскольку Милорд с Миледи выглядели совершенно сбитыми с толку.
— Я ничего ей не говорила, — оправдывалась Марта. — Может быть, она прочла об этом в книге?
— Но кто научил ее читать?
— Она сама научилась, — сказала Марта.
И так оно, на самом деле, и было. Нелл нашла букварь на чердаке замка, изъеденный мышами и запыленный, и понемногу стала его разбирать.
Более того, незамеченная никем, она часто сидела на ветке дерева, наклонившейся до земли, на краю поместья по ту сторону ограды, прекрасно зная, что ей не дозволено выходить за ограду и не думая о непослушании. Она сидела — и наблюдала за странной, незнакомой, слишком шумной жизнью в деревне Она начинала понимать их действия и разговоры, и понимать, что есть иная жизнь.
Милорд с Миледи подосадовали, повздыхали, но в конце концов съели тосты, подгоревшие снаружи и мокрые внутри, но благодаря большому количеству масла, к ним предложенному, и домашнему абрикосовому джему Марты съели без слова упрека. И это, несомненно, было лучшим подарком, на который может рассчитывать ребенок: увидеть свои труды вознагражденными. Черный властелин Миледи с Милордом на этот раз вынужден был отойти в тень, а довольная Нелл расцеловала и обняла всех по очереди.
Саймон провел этот рождественский день с Хелен: они пытались, во имя Эдварда, как-то склеить разбитое. Саймон объяснил жене, что ее холодность толкнула его к Салли и что Хелен стоит сказать лишь слово, чтобы он отныне и навсегда разорвал с Салли отношения. Хелен была настолько бестактна, что спросила напрямик: «Какое слово?»; а Саймон настолько разозлился, что не сказал, что это слово — «люблю». Таким образом, они оба упустили шанс для примирения. Хелен хотелось в этот день говорить лишь о Нелл: ведь то был ее день рождения; но она знала, что Саймон не желает упоминания о Нелл, и эта мысль опустошала ее.
Так они и сидели — и говорили спокойно, доброжелательно над рождественской индейкой, под елочной мишурой; и позже вышли прогуляться и выпить с друзьями; и все дружно согласились с тем, что газеты просто льют яд на своих страницах, и с тем, что не стоит идти у них на поводу и верить сплетням. Но это ничего не исправило, ничего не излечило. В сердце Хелен осталась тупая боль обиды и давнего горя; в сердце Саймона — дикая боль неудовлетворенности.
Вопроса о разводе не встало: что разрешил бы развод? Нужно было думать о судьбе Эдварда.
Для Хелен дело обстояло так, будто ее жизнь была записана на видеопленку, и будто кто-то неведомый нажал на «стоп» и остановил пленку на не слишком приятном и достаточно скучном эпизоде.
И это было ужасно: Эдвард рос, а она оставалась в одном и том же времени.
Она послала Артуру Хокни рождественскую открытку: в серебряной мишуре рождественское дерево, и получила в ответ открытку от него, с изображением Эмпайр стэйт билдинг и Кинг-Конга в рождественском венке. Она не смогла, конечно, поставить открытку на камин, так как у Саймона могли возникнуть вопросы, и довольствовалась тем, что знала: их связь не нарушена.