Судьбы человеческие

Джон Лэлли был недоверчив и подозрителен ко всем. На макушке он носил жировую шишку; его пальцы были толстыми и короткими; но он рисовал изысканные работы на заведомо непопулярные темы: например, святой Петр у Врат Рая (кстати, никто и никогда не покупает картин с изображением святого Петра: видимо, в самом смысле их заложено что-то запретное, отвращающее, нечто вроде того, когда метрдотель направляется к нам, чтобы известить о том, что вы неподобающе одеты, а вам уже слишком поздно возвращаться и переодеваться); или поникшие цветы; или изображение лисицы, бегущей с окровавленным гусем в зубах. Короче, если и были темы рисунков, которые никто не пожелал бы видеть у себя дома, то именно их и разрабатывал Джон Лэлли. Он был, и Клиффорд знал это, одним из лучших рисовальщиков, но и самым «непродажным» художником страны того времени. Клиффорд покупал Лэлли для своей собственной коллекции, и покупал очень дешево, и тем временем нанимал Лэлли как изготовителя багета и оформителя для галереи Леонардос. Мало того, он порой совершенно даром и хитроумно использовал неординарные способности и идеи Джона для оформления и проведения выставок. (Ведь последнее является само по себе искусством, хотя это редко признается). Все это Джон Лэлли знал или подозревал, но для того, чтобы иметь дело с администраторами и дельцами от искусства, вынужден был против своей воли служить им; хотя видит Бог, как он ненавидел и презирал этих дельцов — ровно столько же он ненавидел и презирал Клиффорда Уэксфорда, того человека, который теперь, задрапировав его юную дочь в тонкое коричневое пальто, похитил ее.

На Эвелин это событие имело свое влияние. Как и всегда, она была наиболее пострадавшей стороной. Она даже не возражала мужу, как должна была бы; не говорила ничего, вроде того: «Она покорила его, потому что она молода, свободна и прекрасна»; или «Она уже взрослая, ей исполнился 21 год»; или даже «А почему бы и нет?» Нет, вовсе нет. За годы, прожитые вместе с Джоном Лэлли, она восприняла его взгляд на мир; она поняла, кто с точки зрения мужа плох или хорош. У нее вошло в привычку глядеть на вещи глазами мужа.

— Я сожалею, — вот и все, что она сказала. У нее вошло в привычку также принимать на себя вину решительно за все. Она даже порой извинялась за погоду.

— Я сожалею, что такой неприятный дождь, — иногда говорила она гостям.

Вот что может совершить с женщиной жизнь бок о бок с гением. Сейчас Эвелин нет в живых: думаю, что та же причина сильно укоротила ее жизнь. Ей следовало бы почаще противостоять Джону. Он бы принял это как должное, и вполне возможно, был бы счастливее. Если это правда, что мужчины, как дети, — так, по крайней мере, утверждают многие женщины, то и обращаться с ними нужно, как с детьми, и от этого они будут только счастливее: их следует наставлять, как вести себя в той или иной ситуации, как детей перед визитом к приличным людям, и строго наказывать в случае непослушания. Эвелин следовало бы быть более решительной. Она прожила бы дольше.

— Еще бы, ты будешь об этом долго сожалеть, — проговорил Джон Лэлли, добавив: «Дрянная девчонка сделала это только для того, чтобы досадить мне»; и вслед за тем вышел из дома, ничего не объясняя, заставив жену ехать в «Савой» одну и делать там уйму неприятных заявлений и объяснений.

Джон же, уйдя в ночь, думал по пути, что если бы он женился на другой женщине, он был бы сейчас гораздо счастливее.

В ту ночь он начал новую картину на библейский сюжет, почти идентичный «Похищению сабинянок», однако с той разницей, что все было наоборот: именно сабинянки в его сюжете нападали на беззащитных римских солдат.

Джон Лэлли был, впрочем, вовсе не всегда столь глуп и неприятен, как в этом эпизоде. Он просто частенько «впадал в настроение», как называла это его жена. Больше всего его обескуражило неверность дочери. К тому же, на настроение повлияло количество выпитого шампанского. Впрочем, алкоголь всегда приводится в объяснение и извинение дурного поведения.

Мне бы хотелось напоследок сообщить читателю, что, например, Эвелин в тот вечер в «Савойе» была в ударе и пленила некоего… ну, скажем, А.А. из «Санди таймс», но, к моему сожалению, ничего такого не произошло. Эвелин была настолько «нацелена» в жизни на своего мужа, на его настроение, заботы и капризы, что едва ли могла ориентироваться в этом «внешнем» мире. Она уже не была в нем самостоятельной личностью. Это совершенная правда, что лекарство от дурного обращения с тобой одного мужчины — завести другого; однако, как, скажите на милость, его «завести», если твое сердце, душа, мозг «съедены» тем, первым?

И Эвелин понуро ехала домой одна. Эта судьба всех тихих, верных, сникших жен, которые в конце концов становятся приложением к мужу.

Утро, наступившее после знаменательной ночи