Судьбы дорога

– Да, – с гордостью отвечал отец, – это мой Валерьян, будет со сцены читать стихи.

Пока Анатолий помогал матери снять шубу и отправить на вешалку, к ним подошла Наталья Анатольевна, улыбаясь, поздоровалась. Её представил Анатолий:

– Мама, знакомься, это моя Наташа.

Анна Васильевна посмотрела на молодую женщину, и ее старческая сеть морщинок вокруг глаз вдруг исчезла, разгладилась улыбкой. Лицо вспыхнуло долгожданной радостью. Она прижала Наталью к себе и тихо, чтобы слышала только она, произнесла: «Здравствуй, доченька». Наташа взяла Анну Васильевну под руку, и они направились к большому зеркалу поправить прически, а сын смотрел им вслед, не веря своему счастью.

Богданов и Наседкин «взбодрились» в буфете объемными рюмочками, Глушкин ограничился кружкой жигулевского пива. Люди постепенно заполняли зрительный зал. Анатолий с Наташей, усадив мать и Ивана Григорича в креслах на переднем ряду, удалились за кулисы сцены. Фока с Евдокией, заглянув в буфет, тоже что-то «сообразили».

Прозвенел последний предупреждающий звонок, приглашающий на представление. Медленно погас свет, из звуковых колонок, словно, из глубины пещеры с нарастающей силой послышалась песня.

Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой…

Достигнув мощности и накала, слова постепенно затихли, уплыли холодным туманом за окопы. Но вместо песни где-то близко послышался голос, будто это заговорила сама Родина – мать.

Человек склонился над водой
И увидел вдруг, что он седой.
Человеку было двадцать лет.
Над лесным ручьем он дал обет:
Беспощадно, яростно казнить
Тех убийц, что рвутся на восток.
Кто его посмеет обвинить,
Если будет он в бою жесток?

Вот занавес сцены медленно раздвинулся в стороны. Перед зрителями возникла картина ночи: на черном небе блестят холодные звезды, за горизонтом вспыхивают зарницы неумолкающего боя. Где-то в окопе, вспоминая родных и близких, грустит одинокая гармонь, ее голосистые кнопочки с грустью и нежностью выводят мелодию песни.

Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Лесную поляну, окруженную березами, осветил луч прожектора, высветив фигуру сидящего на пенечке возле костра бойца, одетого в полушубок, шапку, валенки, в руках автомат МИШ. Он вдохновенно, как молитву, произносит слова:

Жди меня, и вернусь,
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,

Тем временем боец встал во весь рост, повернулся к зрителям, словно к родной сторонушке, и… зал ахнул – перед ними в роли солдата с автоматом в руках стоял военком Бородин Василий Иванович. Зрители восторженно захлопали в ладоши, а военком, находясь в образе, продолжал изливать сердечную любовь и надежду.

Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать.

Дуня, слушая бойца, и при этом, пуская слезу, заметила, что из костра возле солдата, подымается дымок, она толкает Фоку.

– Смотри, сейчас пожар будет, на сцене костёр разгорается!

– С какого хрена баня-то сгорела? – шепчет Фока на ухо жене.

– Вон, видишь, уже дымок пошел?

– Не дым это, вовсе!

– Что, я слепая, дым не вижу? – возмущается Евдокия и, ища поддержки, посмотрела по сторонам, но в сторонних лицах паники не обнаружила, а чтец продолжал:

Жди меня и я вернусь.
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: «Повезло».
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.