Судьбы и сердца

Решив познать иную новь,

Бездумно или виновато,

Как пса бездомного куда-то,

За двери выставишь любовь.

Никто тебе не помешает,

И всех уверишь, убедишь,

А совесть глаз не опускает,

Она упрямо уличает

И шепчет: — Подлое творишь!

Стоит она перед тобою

И в час, когда, войдя во вкус,

Ты вдруг задумаешь порою

Урвать не самый честный кус.

Вперед! Бери и не робей!

Ведь нет свидетельского взгляда!

А совесть сердится: — Не надо! —

А совесть требует: — Не смей!

Мы вправе жить не по приказу

И выбирать свои пути.

Но против совести ни разу,

Вот тут хоть режьте, скажем сразу,

Нельзя, товарищи, идти!

Нельзя ни в радости, ни к горести,

Ни в зной и ни в колючий снег.

Ведь человек с погибшей совестью

Уже никто. Не человек!

ЛИТЕРАТУРНЫМ НЕДРУГАМ МОИМ

Мне просто жаль вас, недруги мои.

Ведь сколько лет, здоровья не жалея,

Ведете вы с поэзией моею

Почти осатанелые бои.

Что ж, я вам верю: ревность — штука злая,

Когда она терзает и грызет,

Ни темной ночью спать вам не дает,

Ни днем работать, душу иссушая.

И вы шипите зло и раздраженно,

И в каждой фразе ненависти груз.

— Проклятье, как и по каким законам

Его стихи читают миллионы

И сколько тысяч знает наизусть!

И в ресторане, хлопнув по второй,

Друг друга вы щекочете спесиво!

— Асадов — чушь. Тут все несправедливо!

А кто талант — так это мы с тобой!..

Его успех на год, ну пусть на три,

А мода схлынет — мир его забудет.

Да, года три всего, и посмотри,

Такого даже имени не будет!

А чтобы те пророчества сбылись,

И тщетность их отлично понимая,

Вы за меня отчаянно взялись

И кучей дружно в одного впились,

Перевести дыханья не давая.

Орут, бранят, перемывают кости,

И часто непонятно, хоть убей,

Откуда столько зависти и злости

Порой бывает в душах у людей!

Но мчат года: уже не три, не пять,

А песни рвутся в бой и не сгибаются,

Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.

А крылья — ввысь, и вам их не сломать,

А молодость живет и продолжается!

Нескромно? Нет, простите, весь свой век

Я был скромней апрельского рассвета,

Но если бьют порою как кастетом,

Бьют не стесняясь и зимой и летом,

Так может же взорваться человек!

Взорваться и сказать вам: посмотрите,

Ведь в залы же, как прежде, не попасть.

А в залах негде яблоку упасть.

Хотите вы того иль не хотите —

Не мне, а вам от ярости пропасть!

Но я живу не ради славы, нет.

А чтобы сделать жизнь еще красивей,

Кому-то сил придать в минуты бед,

Влить в чье-то сердце доброту и свет,

Кого-то сделать чуточку счастливей!

А если вдруг мой голос оборвется,

О, как вы страстно кинетесь тогда

Со мной еще отчаянней бороться,

Да вот торжествовать-то не придется!

Читатель ведь на ложь не поддается,

А то и адресует кой-куда…

Со всех концов, и это не секрет,

Как стаи птиц, ко мне несутся строки.

Сто тысяч писем — вот вам мой ответ!

Сто тысяч писем — светлых и высоких!

Не нравится? Вы морщитесь, кося?

Но ведь не я, а вы меня грызете!

А правду, ничего, переживете!

Вы — крепкие. И речь еще не вся.

А сколько в мире быть моим стихам.

Кому судить поэта и солдата?

Пускай не мне, зато уж и не вам!

Есть выше суд и чувствам и словам.

Тот суд — народ. И заявляю вам,

Что вот в него-то я и верю свято!

Еще я верю (а ведь так и станется),

Что честной песни вам не погасить.

Когда от зла и дыма не останется,

Той песне, ей же богу, не состариться,

А только крепнуть, молодеть и жить!

ВСЕГДА В БОЮ

Когда война катилась, подминая

Дома и судьбы сталью гусениц.

Я был где надо — на переднем крае.

Идя в дыму обугленных зарниц.

Бывало все: везло и не везло,

Но мы не гнулись и не колебались,

На нас ползло чудовищное зло,

И мира быть меж нами не могло,

Тут кто кого — контакты исключались!

И думал я: окончится война —

И все тогда переоценят люди.

Навек придет на землю тишина.

И ничего-то скверного не будет,

Обид и боли годы не сотрут.

Ведь люди столько вынесли на свете,

Что, может статься, целое столетье

Ни ложь, ни зло в сердцах не прорастут,

Имея восемнадцать за спиною,

Как мог я знать в мальчишеских мечтах,

Что зло подчас сразить на поле боя

Бывает даже легче, чем в сердцах?

И вот войны уж и в помине нет.

А порохом тянуть не перестало.

Мне стало двадцать, стало тридцать лет,

И больше тоже, между прочим, стало.

А все живу, волнуясь и борясь.

Да можно ль жить спокойною судьбою,

Коль часто в мире возле правды — грязь

И где-то подлость рядом с добротою?!

И где-то нынче в гордое столетье

Порой сверкают выстрелы во мгле.

И есть еще предательство на свете,

И есть еще несчастья на земле.

И под ветрами с четырех сторон

Иду я в бой, как в юности когда-то,

Гвардейским стягом рдеет небосклон,

Наверно, так вот в мир я и рожден —

С душой поэта и судьбой солдата.

За труд, за честь, за правду и любовь

По подлецам, как в настоящем доте,

Машинка бьет очередями слов,

И мчится лента, словно в пулемете…

Вопят? Ругают? Значит, все как должно.

И, правду молвить, все это по мне.

Ведь на войне — всегда как на войне!

Тут кто кого. Контакты невозможны!

Когда ж я сгину в ветре грозовом,

Друзья мои, вы жизнь мою измерьте

И молвите: — Он был фронтовиком

И честно бился пулей и стихом

За свет и правду с юности до смерти!

О СМЫСЛЕ ЖИЗНИ

— В чем смысл твоей жизни? — Меня спросили. —

Где видишь ты счастье свое, скажи?