Судьбы крутые повороты

И сейчас, когда я вспоминаю этот день, перед моими глазами встает, словно бронзовое изваяние, директриса. Вижу, как, опустив головы и постепенно ускоряя шаг, уходили по коридору два наших лучших ученика. Два последних года они в течение всех летних каникул работали на строительстве этой школы, до нарывов и ссадин на ладонях и на ногах заготавливая дранку из метровых сырых досок, подвозя на тачках кирпичи и песок, сгребая мусор на стройплощадке.

Это был удар для отца и матери. На второй день мама с Сережей собрались идти в роно, но болтливая инспектриса, жившая на нашей улице, по секрету сообщила им, что из крайисполкома пришло строгое указание: детей раскулаченных родителей в девятые и десятые классы не принимать. В каждом районе края будут формироваться группы из не допущенных к дальнейшему обучению школьников, которых направят в города Сибири для учебы в фабрично-заводских училищах.

Зная о том, что мама тайком варила хозяйственное мыло и недорого продавала его на базаре, инспектриса погоревала, что вот уже третий месяц, как в раймаге нет в продаже дешевого хозяйственного мыла. Вечером мама принесла ей три куска. А когда вернулась домой и увидела лежавшего на постели отца со скрещенными на груди руками, чуть не заплакала. Таким жалким, беспомощным и бледным она его еще никогда не знала. Когда ее муж открыл глаза, она позвала его на кухню и, достав из сумки четвертинку, поставила на стол.

— Не убивайся. Переживем и это. Не то пережили. Не хотят, чтобы учился здесь, в нашем задрипанном селе, где вор сидит на ворюге, — будет учиться в Новосибирске. Васяня и Саня примут его.

Увидев на глазах отца закипающие слезы, мама вытерла их снятой с головы косынкой и достала из сундука кусок хлеба. Больше мне никогда не пришлось видеть, чтобы мама на последние деньги покупала для отца четвертинку и стирала с его глаз слезы.

Как бы случайно брошенная мамой фраза о том, что тетка Саня, живущая в Новосибирске, примет своего старшего племянника и поможет ему учиться дальше, Сережу повергла в бессонную ночь, после которой даже бабушка заметила темные круги у него под глазами. Мы, двое братьев, тоже присмирели. За завтраком никто из нас не огрызнулся, не толкнул, как бы невзначай, друг друга локтем. Такое душевное опустошение и чувство потери чего-то дорогого, всегда желанного наступает после похорон друга или родственника, на вчерашних поминках которого были высказаны добрые слова об ушедшем. Но мне казалось, что самую глубокую рану получил отец. Как он гордился старшим сыном!.. Каким блеском вспыхивали его глаза, когда он видел, как Сережа, выбрав момент, изловчившись, прыгал с телеги на спину еще не совсем объезженного рысака и, влипнув в его бока босыми ногами, крепко тянул на себя поводья узды, отчего скакун вставал иногда на дыбы, пытаясь сбросить с себя седока…

— Весь в тебя сорванец, в его годы и ты был таким же огневым, — не удерживался от похвалы дедушка, когда Сережа пускал рысака в галоп.

Косить Сережа начал с десяти лет. Стоило деду показать и рассказать, как налаживать косу, как учитывать при косьбе ветер, и Сережа с первого раза овладел этим искусством. Потом он учил и нас, младших братьев.

Как сейчас помню эту нехитрую дедовскую науку. Подняв из-под ног высохшую травинку, он подбрасывал ее над головой, и она, плавно колыхаясь в воздухе, ложилась с правой стороны от него, в каких-то двух-трех шагах. Потом он снова поднимал ее и еще раз вскидывал над собой. И снова сухая травинка, слегка гонимая ветерком, как надо ложилась на землю. Убедившись, что ветер не колобродит, а гонит свой парус равномерно и в одну сторону, дед брал в руки косу и по издавна заведенной привычке, проведя по ее лезвию точильной лопаткой, поворачивал ее в ту сторону, куда дул ветер, и, слегка приседая, размашисто и неторопливо начинал косить. Рядок скошенной травы, как бы сложенный в букетик, ложился слева от прокоса, после следующего взмаха косы точно такой же травянистый букетик ложился рядом с первым, к которому присоединялся третий, четвертый… и так до тех пор, пока дедушка не разогнется и не воткнет в землю острый черенок косы. На скошенной полоске земли не было видно ни травинки.

Сережа косил с мужиками с двенадцати лет. Правда, шел он не первым и делал при своем небольшом росте не такой широкий прокос, но старался не отставать от впереди идущих. А когда отставал, то никто из косарей не только не корил его, но даже и не подшучивал.

Во всем у Сережи была страсть: в работе и в учебе. Он переживал, когда не решались задачи по алгебре или геометрии. Не ложился спать до глубокой ночи, пока, наконец, не находил нужный и единственно верный вариант.