Судьбы крутые повороты

Находка Мишки нарушила мой сон и покой. На следующий же день, улучив момент, когда кассирша была занята проверкой билетов, я незаметно прошмыгнул в лазейку под настил качелей. Огляделся. Над головой, сквозь щели между досок голубели полоски неба. Потом мои глаза жадно забегали по земле. Я искал не что-нибудь, а именно полтинник, как будто он, словно двойник Мишкиного, где-то обязательно ждет меня. Искал я упорно, но так ничего и не нашел. И вдруг, когда уже собирался вынырнуть из-под дощатого настила, в глаза мне бросился какой-то непонятный предмет, лежавший в углу. Я наклонился и поднял свою находку. Никогда раньше я не видел ничего подобного: ведь мне не приходилось бывать в учреждениях. Однако понять-то я понял, что это такое, и почему-то вслух радостно воскликнул:

— Печать!..

Воровато оглядевшись, я спрятал ее в карман.

Вот тут я, признаться, погрешил перед старшим братом, который вчера свою находку сразу же, по-рыцарски, разделил со мной. Я и сейчас испытываю угрызения совести перед памятью моего любимого брата, сложившего свою буйную голову при освобождении древней земли новгородской.

Зажав печать в кулаке, я мчался до самого дома, не вытаскивая правую руку из кармана. Со своей находкой я связывал нечто смутное, но особо значительное и очень ценное, словно нашел ключ к спрятанным сокровищам, о которых не раз слышал в ночном у костра.

Первое, что я решил сделать — попробовать печать в работе, для чего смачно лизнул ее языком и, раскрыв где-то на середине бабушкино Евангелие, резко опустил на лист. Радости моей не было предела. В эту минуту я чувствовал себя обладателем могущественного волшебного ключа, о силе и значении которого скорее всего смутно догадывался, чем реально его оценивал. Сидя на чердаке под висевшими на жерди связками еще не просохших душистых березовых веников, которые бабушка вязала на зиму, я исступленно ставил печати на листы Евангелия до тех пор, пока не слизал языком с нее всю чернильную мастику и оттиски сделались почти незаметными. Но тут я вспомнил про химические чернила, что стояли у нас на полке в шкапчике. У каждого брата был свой пузырек-чернильница. Мой почему-то оказался пуст, и в нем на дне виднелась засохшая муха.

«Мишкина работа», — подумал я с обидой и из угла шкапчика с самой верхней полки достал его чернильницу. Только теперь меня осенило, что будет с моей богомольной бабушкой, когда она увидит на листках Евангелия печати нечистого духа. Я спрятал Евангелие за божницу, где обычно лежала книга, и в тоске посмотрел на сосновую этажерку, любовно отделанную отцом. На ней стопками лежали учебники, прошлогодние тетради и несколько книг, зачитанных до сального лоска на обложках. Мой выбор сразу же пал на самую дорогую из них — «Историю гражданской войны», подаренную Сереже за отличное окончание пятого класса. Эту книгу все мы, братья, знали чуть ли не наизусть, ее часто аккуратно и бережно листал наш сосед Петр Николаевич Федоскин, некогда служивший в Первой конной армии Буденного. Когда он, листая книгу (при этом я заметил: он никогда не слюнявил указательный палец правой руки, как это делали мы, а наловчился переворачивать листы каким-то особым, еле уловимым прикосновением пальца к обрезу книги) и разглядывая в ней картинки, доходил до портрета Буденного, то сразу же менялся в лице. Казалось, забыв обо всем на свете, он на глазах светлел лицом, розовел и, подкручивая без того лихо взвихренные усы, беззвучно шевеля губами, читал. Мы, хоть и были озорными, но в нужный момент оказывались догадливыми. Видя, что наше присутствие мешает Петру Николаевичу сосредоточиться и полностью отдаться во власть нахлынувших воспоминаний, незаметно ускользали из горенки, оставляя его одного.

И вот, макая перо в чернила, я принялся мазать им лицевой кругляш печати. Первый же оттиск на одном из последних листов книги расплылся в сплошное чернильное пятно. Второй и третий отпечатки были получше. Но буквы все равно не читались. Тогда я попробовал прибегнуть к уже знакомому мне методу: лизнуть печать языком. Лизал усердно, не дыша, опускал печать на поля страниц аккуратно, прижимал, но оттиски были почти незаметными. Даже расстроился, сличив новые оттиски с теми, что отпечатались на Евангелии.

Вот за этим-то занятием и застал меня Мишка. Он еще из палисадника заметил по моему лицу, что я занимаюсь чем-то запретным. Перед братом у меня почти никогда не было тайн, но здесь я быстро спрятал находку, чтобы не получить пару хороших оплеух за порчу бабушкиного Евангелия и дарственной книги.

Мишка поднес к моему носу крепко сжатый кулак, от которого пахло табачным дымом. Я догадался, что он только что курил.

— Говори — что делал?! — угрожающе произнес он сквозь зубы.

— Я?.. Ничего!.. Я так просто… сидел… — пролепетал я.

— Говори, или изуродую, как Бог черепаху! Зачем взял мои чернила? Зачем вытащил «Гражданскую войну»?