Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

Англичане имели привычку забрасывать агентов с воздуха в Прибалтику, где они имели хорошо подготовленные базы. Филби подробно сообщал о каждой операции в Литве и Эстонии; они обычно были связаны с доставкой оружия, а также инфильтрацией боевиков или связников через Швецию и Прибалтику. Мы знали, кто и когда прибудет, и нейтрализовывали этих шпионов. Большинство из них арестовывалось, некоторых, однако, приходилось уничтожать — ведь шла война. Чтобы не ставить под угрозу Филби, некоторым агентам разрешали какое-то время действовать под надзором. А других мы перевербовывали, превращая в агентов-двойников. Эти операции производились настолько тонко, что англичане не сомневались в успешной работе Филби. Предел желаний Центра — увидеть его на вершине иерархического древа британской разведки. Поэтому командирам погранохраны КГБ, состав которой подбирался очень тщательно, призванным перехватывать шпионов, засылаемых Кимом Филби, давались чрезвычайно точные и строгие приказы. Любой промах в их работе мог погубить все.

К концу 1946 года профессиональное будущее Филби не вызывало сомнений. Его наградили орденом Британской империи.

Стюарт Мензис собирался уходить в отставку. Он едва ли занимал выдающееся положение как оперативный разведчик, но в высшем обществе Лондона оставался весьма заметной фигурой. Ему нравились красивые женщины, приемы, он был большим другом короля. В общем, пользовался огромным влиянием. Мензис симпатизировал Киму Филби, о котором часто говорили как о возможном его преемнике. Но Роджер Холлис, бывший в то время заместителем начальника контрразведки, считал, что, хотя Филби и заманчивая кандидатура, у него не хватает практического опыта, он — больше теоретик. И как мне представляется, в этом был прав. Поэтому Кима обошли и направили в Турцию с тем, чтобы он осуществлял оттуда операции против Советского Союза. Несомненно, руководство секретной службы хотело, чтобы Филби поднабрал там практического опыта, прежде чем поставить его на этот высокий пост.

С 1944 по 1947 годы мое время и внимание были поглощены изучением материалов, присылаемых нашими кембриджскими агентами. Я регулярно беседовал с их связными, когда те приезжали в Москву. Постепенно кропотливая работа дала мне возможность как следует узнать этих людей.

С самого начала, будучи всего лишь учеником на службе в НКВД, я с интересом читал и запоминал все, что попадало мне в руки. Я познакомился с оперативными методами наших секретных служб и стал замечать и анализировать те ошибки, которые ими допускались.

В годы войны и сразу после ее окончания кадры НКВД были очень неоднородны. Это — и опытные бывшие дипломаты, и сотрудники высокого ранга из министерства иностранных дел, и старые чекисты, каким-то образом уцелевшие во время чистки. Последние работали в органах еще со времени Октябрьской революции и в 20-х годах боролись против «бандитов», как назывались тогда «враги народа». Возможно, они были высокопринципиальны, но не очень пригодны для работы в разведке: им не хватало специальной подготовки и общей культуры. Их самый серьезный недостаток — неумение излагать свои мысли в письменном виде. Они обладали определенным политическим чутьем и вообще были далеко неглупы, но когда доходило дело до того, чтобы изложить свои соображения на бумаге, — терялись. А наше начальство все время настаивало на предоставлении письменных справок.

В архивах КГБ всегда царил полный хаос. Когда я услышал, что западные журналисты из кожи вон лезут, чтобы попасть на Лубянку в поисках сенсационных документов, касающихся деятельности КГБ в периоде 1917 по 1950 годы, то только улыбнулся. В действительности там почти ничего нет, что представляло бы для них хоть малейший интерес.

Всякий, кто знает Россию, может воспринять это как парадокс, но бюрократия стала овладевать КГБ лишь годы спустя после окончания войны, а именно в 1948–1950 годах. Это совпало с периодом прихода в органы новых сотрудников, которые получили дипломы высшей школы и думали теперь только о своей собственной карьере. Примерно в это же время советская разведка начала приходить в упадок.

Четыре года я жил жизнью обыкновенного функционера. Атмосфера на Лубянке была довольно приемлемой, и наши отношения с начальством достаточно дружескими. В полдень мы все гурьбой спускались в столовую, садились вместе, без различия званий и рангов, за столики и обедали по карточкам. Говорили о войне, спорте, девушках, бытовых проблемах, но никогда — о работе.

Изредка выдавался свободный день, и мы выезжали за город. Зимой ходили на лыжах, летом гуляли в лесу или купались в речке, иногда ездили в дом отдыха. У нас имелись свои спортивные базы и дома культуры. В 1945 году я стал победителем в соревнованиях по конькам и лыжам Первого Управления.