— Это у Тургенева так называется. Я читал. Сейчас вот, ночью… Знаешь, она понимает, какой ты стойкий и что выдержал. От этого и чувствует блаженство. Что ты сильный, несмотря на несчастья.
— А как дама мне платит? Этого же ни одна барышня парню не простит! Слушай… Может, она вообще тебя полюбит? За стихи, конечно… А там… Потом… На ноги встанете — так и пожениться сможете. Потом, конечно.
— Это ты загнул…
— А чего? Вон Витте на еврейке женат. На крещёной, конечно. А ты не знаешь? Так эти суки великосветские к ним на любые приёмы бегают! Если денежки и влияние есть, ведь наплюют. А черносотенцы, дураки, будут думать обратное! Ну, глупым так и надо!
— Коля…
— Ну чего «Коля»? Катерине поэзия нужна, а я не Фёдор Сологуб!
— Ей поэзия нужна, чтобы по земле весело ходить!
— А я ей тут мешаю? Ты вот чего… О подарках ведь надо думать. Я тебе денег дам, а ты о книгах реши. Ей же книги нужны. А я в этом… Только для культурности и читаю. Только ведь думать приходится, когда прочтёшь!.. Сделаем так. Ты покупаешь… Какие-нибудь две разные книги. Это ты сам решишь. А подарим порознь.
— К ней ты всё-таки придёшь?
— Барышням в приглашениях не отказывают. Эту мою шкуру я… Ну, напою побольше вечером. Чтоб она мне потом сутки жить не мешала! И — с книгами заявимся! А потом я от Кати навеки отдалюсь.
—
— Так завоёвывай! Ты ж её почти покорил. Просто она ещё тебя не выделяет. А с Блоком этим проявишься — так и поймёт, что ты для неё. И главное, ты тонкий.
—
— Я барышню щажу. Потому что знаю жизнь, как она не знает… Я вот, если на отрубе укреплюсь… Посмотрю там, найду непорченую какую… Особенно если отец небедный.
— А о Кате будешь жалеть.
— Моё дело, Толяша! Понял? Мне вообще… Эта моя на дачу поедет. Хорошо, хоть долго выбирает.
Хочу, говорит, в лесном уединении, вдали от толпы и с близкими людьми… Ну ясно, ей там со мной спокойнее баловаться… Ладно, я хоть ещё как следует пожру!
— А потом всё равно в деревню?
— Это у вас в местечках нет хорошей земли. А то вы бы и немцам в колониях фору дали!.. Вы же умеете!.. Жалко вас! Ладно, я чего-то сегодня очень умный. О подарке давай думать. Деньги с меня, я тебе говорю!
— Есть Кнут Гамсун, норвежец. Он о любви пишет знаешь как? И о природе тоже… Ну и… Куприна можно.
— А у Куприна «Белый пудель» — здорово! Или «Штабс-капитан Рыбников», о японцах… Я тоже читал… Короче говоря, Европу ты от себя делай. А Куприн — от меня. Если решили, помолчим давай. Может, у меня очень глубокие чувства…
Вот в связи с этими чувствами, дамы и господа, я и попытаюсь перейти на стихотворение. Только в прозе. Не знаю, может, выйдет совсем и не пародия. А просто подражание. Даже без реминисценций и без скрытых цитат. Это у меня иногда получается.
Рубеж вод Невы и Финского залива. Где именно — уточнять не будем. Захотите — так и доберётесь от Лахтинской улицы. Солнечно. А с берега можно разглядеть две головы — тёмную и русую… Далеко заплыли ребята. Но вот — возвращаются.
Коля Лутонин плывёт уже медленно. Тевлик Субботовский плывёт вслед за ним. Тоже старается рассчитывать свои силы. Наконец добираются до берега. Выбрались из воды. Стоят…
— Ты вот чего… — тянет Коля. — Я не пойду на рожденье. Всем напорчу, и себе тоже. Я книгу надпишу, и ты передашь. Ещё открытку налажу. Не боись, я грамотный. А дальше Катерина твоя. С умом только к ней…
— Решил сразу потерять?..
— Мать терять было страшно. И отца потом. Ты вот своих оберегай. А барышни… Пошли поедим. Я всё сказал.
На этом поэзия и воспоминания обрываются.
Всё сказанное и описанное выше мы позволяем себе свести к нижеследующим суждениям.
а) Никакая дидактика, связанная со школьными программами, не способна помешать непосредственному восприятию наследия И. С. Тургенева. Особенно если оно ещё актуально, а подростки отвыкнут читать лишь в очень далёком будущем.
б) Жизнь влияет на литературу, чтобы последняя моделировала жизнь. Так что в конце концов даже неясно, кто из них у кого сдувает и слизывает. Я вот не разобрался, у кого что списал.
Посему просто пожелаю счастья в наступившем ХХ веке Тевлику Субботовскому, Коле Лутонину и Кате. Об их же кумирах, чья судьба известна, по этой причине умолчу.
Седовласый, черноглазый, смуглый и стройный старик встал из-за стола и поглядел на своих внуков, которые остались сидеть. Их было двое: достаточно взрослая девушка и мальчик-старшеклассник. На дворе, и уже без участия Александра Блока, варилась середина советских 1960-х годов. Но это только так, информация для сведения.