Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Ведовские процессы можно отнести и к проявлениям социальной истерии (так предлагает, в частности, X. Тревор-Ропер) [285], но лишь при условии более или менее четкого определения содержания столь расплывчатого понятия. Ведь неопределенность его позволяет, например, консервативным авторам тенденциозно характеризовать действия масс в периоды революционных кризисов, ставить знак равенства между «истерией» и любыми проявлениями классовой борьбы, народного насилия над эксплуататорами. Ложное изображение буржуазными учеными народных движений в виде массовой истерии берет начало как раз в действительной истерии, но реакционной, нагнетаемой правящими классами для достижения корыстных целей. Если же освободить понятие «социальная истерия» от такого истолкования, то оно окажется применимым только к некоторым действиям определенных общественных групп, явно нерациональным с точки зрения их классовых интересов. Порождением такой истерии окажутся все формы политического террора, направленного против заведомо не представляющего никакой опасности или мнимого противника, которыми могли быть «ведьмы» в XVI–XVII вв., явно бессильные религиозные или национальные меньшинства, остатки побежденных и полностью сошедших с исторической сцены социальных прослоек, носители каких-то определенных идеологических воззрений, ни прямо, ни даже косвенно не угрожающих основам существующего порядка, и т. д.

Однако, признавая неразумными открыто прокламированные цели такого гонения, можно ли считать, что у его вдохновителей вообще не имелось рациональных мотивов для «охоты на ведьм»? Безумие имело свою систему, вполне разумное, хотя, конечно, далеко не всеми гонителями осознаваемое основание. Террор, развязываемый во время «истерии», бывал направлен не только и даже не столько против группы, являющейся его объектом, сколько против основной массы населения, становился средством удержания ее в подчинении — путем соучастия в гонениях, а также усиления в такой обстановке идеологического воздействия со стороны правящих классов. Условия, когда даже активный участник гонений мог завтра оказаться их жертвой, когда критерии «вины» становились крайне зыбкими, должны были обеспечивать в кризисные периоды слепое повиновение, которое в «обычные», спокойные времена гарантировалось привычкой к подчинению авторитету верховной власти, силой государственного аппарата. «Охота на ведьм», поскольку приспешником сатаны мог быть объявлен любой и каждый, кто угодно, вплоть до непокорных судей, в этом смысле вполне отвечала интересам правящих кругов в XVI и XVII столетиях.

Идеология феодального мира, социальнопсихологический климат эпохи стимулировали возникновение и других форм массовой истерии (например, паники, связанной с ожиданием конца света в разных районах Германии в 1524, 1533, 1584 гг.; влиянию первой из них поддался и сам император Карл V). Несомненно, что те же причины способствовали обострению конфликта между наукой и религией, приведшего к судам над учеными. Достаточно напомнить наиболее известные из них — процессы Джордано Бруно и Галилео Галилея. Инквизиторы обвиняли Галилея в том, что он выдает гипотезу Коперника, полезную для астрономических расчетов, за объективную истину[286]. Объективной истиной для судей были ведовские козни и бесовский шабаш. Поэтому так расходится с истиной католический историк П. Даниэль-Рол, когда он мягко журит инквизиторов лишь за неумение объяснить, «каким образом теология может быть приведена в согласие с наукой»[287]. В ноябре 1979 г. папа Иоанн Павел II, объявив ошибочным приговор инквизиции по делу Галилея, выразил надежду, что это будет способствовать «плодотворному согласию между наукой и верой…»[288].

Массовая истерия, находившая выражение в ведовских процессах, как уже отмечалось, хронологически точно совпадает с конфликтом протестантизма и контрреформации в XVI–XVII столетиях. Это заставляет задуматься, не существует ли подобной же связи и в другие эпохи. Стоит лишь поставить этот вопрос, чтобы стал очевидным ответ. Такое совпадение явно прослеживается во всех подобных конфликтах. Поскольку же речь идет о новой и новейшей истории, оно особенно ясно обнаруживается во времена, когда предпринимались попытки военного решения конфликта или велась подготовка к такой возможности. Примеры многочисленны — от Вандеи времен Великой французской революции до нацистского «третьего рейха» или США времен разгара «холодной войны» и разгула маккартизма. Об этом следовало бы задуматься западным ученым, которые ищут корни «массового безумия», «общественной истерии», имеющей немало сходного с тем, что пришлось пережить людям во многих странах и в нашем, XX столетии[289].