Судить буду я

Вроде бы недолго пробыл он под стражей, а какие изменения произошли в стране, особенно после августовского путча, который, на его взгляд, следовало называть форосским фарсом. Главный результат форосских событий — роспуск Коммунистической партии, причем не под воздействием внешних сил, а лично ее генеральным секретарем. Такое ни один экстрасенс, колдун не догадался бы предсказать, хотя развелось сегодня новых нострадамусов десятки тысяч. Многие еще не понимали, что это означает для огромной страны, а Сенатор ликовал уже в тот же час, когда узнал новость века, ибо сей факт фиксировал крах единого государства, последней сильной империи на земле. Генсек знал ахиллесову пяту великой державы, он лишил ее позвоночника, станового хребта — идеологии, на которой она держалась от океана до океана. Все были связаны общностью коммунистической идеи: латыш и чукча, узбек и казах, украинец и русский, молдаванин и еврей, армянин и азербайджанец, грузин и осетин, даже если они и не хотели жить в одном доме, есть из единого котла, молиться единому богу. Отныне в связи с упразднением КПСС каждый волен выбирать свой путь, какой ему заблагорассудится, никто никому не указ. Каков гениальный ход — развалить руководящую партию в однопартийной стране через ее генерального секретаря! Подобное не приходило на ум даже самым изощренным врагам социализма, на борьбу с партией у них всегда имелись в запасе миллиарды, а вдруг такое, да еще бесплатно, с галантным поклоном: "Чего еще изволите?" Знали бы коммунисты, кого они так дружно, единогласно избирали своим вожаком на XXVII съезде КПСС! Вот поистине трюк, достойный истории. Едва ли какое событие XX века может сравниться с "подвигом" последнего генсека коммунистов.

— Ай да Миша! — часто говаривали в "Матросской Тишине" в те сентябрьские дни девяносто первого года. Но Сухроб Ахмедович жалел не КПСС, в которой, конечно, состоял как всякий уважающий себя человек на Востоке. Ему было жаль, что в такой исторический момент он оказался в тюрьме, да еще на чужой территории, за границей. Ведь он вместе с ханом Акмапем давно мечтал избавиться от диктата Москвы и в перестройке первым увидел такой реальный шанс, ведь это его слова: "Доедем на трамвае перестройки куда нам надо, а там или соскочим на ходу, или сорвем стоп-кран". А оказалось, не надо ни прыгать на ходу, ни тормозить огромный состав, свобода вдруг досталась бесплатно, без боя. Москва сама преподнесла суверенитет всем республикам на блюдечке, с голубой каемочкой. А они оба, хан Акмаль и он, те, кто должен был принять это блюдечко, оказались в этот момент за решеткой. Как тут не взвыть от досады, хотя и радоваться надо, и Горбачеву большой рахмат, конечно, стоит сказать, да и чапан золотошвейный преподнести. Без него власть Кремля еще долго бы простиралась от Москвы до самых до окраин…

А долгожданное блюдечко с голубой каемочкой перехватили другие и спешат закрепиться, пока люди, сметенные вихрем перестройки, опять же благодаря Горбачеву, не опомнились и не потребовали свои теплые места обратно. А кто сегодня дорвется до власти — тот уже не отдаст ее долго, а может, даже никогда, хотя реформы повсюду, и в Балтии, и в Средней Азии, идут только под лозунгами демократии, гражданских свобод, приоритета прав личности перед государственными интересами, неукоснительного соблюдения прав человека. Но Сухроб Ахмедович-то знает: все эти лозунги для внешнего пользования, для доверчивого Запада. Ведь коммунисты тоже имели все, что полагается в цивилизованном обществе: и конституцию, в которую постоянно и легко вносились поправки, и Декларацию прав человека в Хельсинки подписали, а поступали всегда, как хотели, с железной формулировкой "в интересах государства". Так и новые демократы — чтобы прийти к власти, обещают рай на земле, а свободы такие, что и Западу не снились. А на самом деле, чует сердце Сухроба Ахмедовича, народу коммунистическая диктатура, власть номенклатуры покажется верхом свободы и демократии в сравнении с тем, что готовят ему новые режимы. Это уже видно по "цивилизованной" Прибалтике, там уже такая дискриминация прав человека, на которую ни Пиночет, ни Салазар, ни Сталин не отважились.