Судные дни Великого Новгорода

— Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не в тебя… коли любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце как пташка к нему из груди рвется, полетела бы я и сама за ним за тридесять земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про любовь, да не ведала, что такой грозой на людей она надвигается…

— Что с тобой?.. — испуганно залепетала Настя, увидав, что глаза ее двоюродной сестры мечут молнии, а щеки горят красным полымем. — И впрямь, кажись, сглазил он тебя, оттого и говоришь ты речи странные…

— Нет, не сглазил, поняла я теперь, ты же мне глаза открыла, люблю я его, люблю, хоть, может, никогда и не увижу его, добра молодца…

Елена Афанасьевна замолкла и низко-низко опустила на грудь свое горевшее лицо.

— Ишь ты какая!.. Недаром в тебе цыганская кровь!.. — полушутя-полусерьезно заметила Настасья Федосеевна.

На этом разговор подруг окончился.

Он не успокоил Елену Афанасьевну, почему она на другой день и за обедом была задумчива и рассеяна.

Трапеза оканчивалась, ели уже клюквенный кисель с молоком, когда дверь отворилась и в горницу вошли два опричника.

— Максиму Григорьевичу… милости просим, — встал с места Федосей Афанасьевич, обтирая ручником бороду, и обратился к первому из вошедших.

За Максимом, немного позади, стоял Семен Иванович.

— Хлеб да соль… — произнес Скуратов, делая всем поясной поклон и успев окинуть восторженным взглядом Настасью Федосеевну.

— Не побрезгуйте! — отвечала хозяйка, Наталья Кузьминична, высокая, полная, дородная женщина, совершенно под пару своему мужу, Федосею Афанасьевичу.

Глаза Семена Ивановича тоже на мгновение встретились с глазами Аленушки, и этот взгляд решил все, она поняла без слов, что они любят друг друга.

Девушки тотчас вышли из-за стола и пошли в свои светлицы, а в горнице остались, кроме гостей, лишь старик Горбачев с сыновьями да Наталья Кузьминична, на обязанности которой лежало угостить гостей почетными кубками.

— Вот уже ты и свиделась… подлинно, что суженого конем, говорят, не объедешь, — шепнула Настя Аленушке, выходя из горницы.

— Не обессудь, Федосей Афанасьевич, — начал снова Максим Григорьевич, — я к тебе пожаловал с приятелем, друг мой закадычный и единственный… Наслышался он от меня о тебе, о доме твоем гостеприимном… захотел знакомство с тобою повести. Такой же он точно по мыслям, как и я, так коли я тебе, как ты мне не раз баял, по нраву пришелся, то и его прошу любить да жаловать…

Федосей Афанасьевич подошел сперва к Скуратову, обнял и троекратно облобызал, а затем обнял и поцеловал Семена Ивановича.

— Милости просим к столу, гости дорогие! Жена, наливай полней вина искрометного.

Гости сели за стол.

Хозяйка, поднеся кубки с поясными поклонами, вышла из горницы, оставив мужчин вести беседу.

Беседа это затянулась надолго.

Семен Иванович не принимал, впрочем, в ней большого участия. Ему было не до того. Он чувствовал, что его бросало то в холод, то в жар от только что пережитого им взаимного взгляда; он ощущал, как трепетало в груди его сердце, и с сладостным страхом понимал, что это сердце более не принадлежит ему.

В сумерках только выбрались друзья из гостеприимного дома Горбачева.

— Ну, что, какова моя-то зазнобушка?.. — спросил Максим Григорьевич.

— Ничего, краля видная, только перед приезжей не выстоит…

— Аль тебя тоже зазнобило?..

— Каюсь, сам не свой… да и не с нонешнего.

Семен Иванович откровенно рассказал своему другу первую его встречу с Еленой Афанасьевной.

— С Богом, засылай сватов, тебе можно, ты не отверженный… — печально произнес Скуратов.

— Сватов… — усмехнулся Карасев. — Кого же мне сватами засылать… Я, как ты знаешь, один как перст… ни вокруг, ни около…

— Так сам сватай… Федосей Афанасьевич человек разумный, поймет…

— Да что ты, брат, ошалел, что ли? Кажись всерьез гуторишь… Два раза девушку видел… уж и сватай…

— А что ж, старые люди бают, коли первый раз хорошо взглянется, надолго тянется…

Друзья вошли на дворцовый двор, в одной из изб которого жил Семен Иванович.

Прошло несколько недель.

Роман Семена Ивановича и Аленушки сделал необычайно быстрые успехи.

Мы не будем описывать в подробности его перипетии. Это может занять много места, а между тем у человеческого пера едва ли хватит силы выразить галопирующее чувство, охватившее сердца влюбленных. Клены и вязы сада при доме Горбачевых одни были свидетелями и первого признания, и последующих любовных сцен между Семеном Ивановичем и Еленой Афанасьевной.

В последней — Настасья Федосеевна была права — на самом деле заговорила цыганская кровь ее матери: после второй встречи Семен Иванович недаром стал бродить у изгороди сада Горбачева, на третий или четвертый день он увидал свою зазнобушку около этой изгороди и отвесил почтительный поклон; ему ответили ласковой улыбкой; на следующий день он завязал разговор, ему отвечали. Аленушку не смутило и то, что ее двоюродная сестра, испугавшись этой дерзости «шальной цыганки», как мысленно называла ее Настя, убежала без оглядки из сада; она спокойно говорила с Карасевым.

Так и началось…