Судный день

- Вставай, эй Хакк! - крикнул он с силой, заставившей вздрогнуть всех окружающих, и поднялся на ноги.

Все замерли в ужасе.

Тимур, медленно обернувшись, внимательно посмотрел на него. Халиф, только что лежавший бездыханный и испускавший дух, поднялся и стоял на ногах. Тимур никогда не видел таких умирающих, и крик: "Вставай, эй Хакк!" - возбудил в нем гнев, смешанный с отвращением.

- Много было таких, кто говорил: "Я - Хакк!", а подыхал собачьей смертью! Ты умираешь! Ложись, да не забудь повернуться лицом к Кыбле, - сказал он и пошел все той же постукивающей походкой, унося все надежды и помыслы Насими. Наступил уже полдень второго дня отпущенного им трехдневного срока, и если он сейчас не дотянется до Дива, то обречет на верную смерть и Устада, и сто тысяч затребованных голов ни в чем не повинных людей.

- Стой, эмир! - крикнул он с властностью в голосе, заставившей остановиться Тимура. - Я пришел сказать тебе свое слово, и, пока не кончу, мне смерти нет! - сказал он и, выпрямившись, весь обагренный кровью, пошел на Дива.

В стане воцарилась могильная тишина. Даже военачальники, не раз поражавшиеся на поле боя чуду жизнеспособности иных людей, когда, разрубленные на части, они не падали дотоле, пока не отсекут им голову, и те застыли в изумлении.

Насими, с превеликим трудом отрывая от земли и переставляя едва держащие его ноги, ощущая, что в любую минуту он может потерять способность Хакка возноситься над своим телом, заспешил со своей речью:

- В Бейтул-мукаддасе, в мечети, построенной в том месте, где родился Иса, я видел синий камень, называемый Небесным, эмир! Некогда пророк Муса объявил этот камень, упавший, как говорят, с неба, Кыблой, к которой в часы молитвы обращены все взоры. После Мусы пророк Сулейман ибн Давуд возвел над Кыблой храм. И люди поклонялись той Кыбле до возникновения ислама. Мухаммед и сам поклонялся той Кыбле. Потом он объявил вместо синего камня Мусы черный камень в Каабе Кыблой и повелел поклоняться новой Кыбле. Разумей же, эмир: если каждый правитель сам создает Кыблу, то не явствует ли из этого, что Кыбла дело рук человеческих?! У кого в руках меч, у того и Кыбла. И если ты вместо синего камня Мусы и черного камня Мухаммеда поставишь любой иной камень в своей столице, то не отвернутся ли твои подданные от Каабы и не обратят ли свои взоры к Самарканду?! И не явствует ли отсюда, что любая Кыбла - это ложь?! У человека одна-единственная истинная Кыбла - сам человек! Предавая человека мечу, ты предаешь собственную Кыблу, эмир!

Толпа, словно нежданно застигнутая бурей, бросилась к нему с бешеными криками.

- Это ересь!

- Оскорбление всего святого!

- Насилие над религией!

Насими, не теряя выдержки, стоял спокойно и величественно, готовясь отбить наступление дико орущей толпы. Но тут раздался крик, в котором мольба смешалась с гневом и потрясением:

- Хазрат (Хазрат - господин - ред.) эмир! Хазрат эмир! Я повелел передать всем муфтиям нашего государства: "Учение этих проклятых - хуже змеиного яда!" Этого еретика всюду и везде побивали камнями! Почему ты позволяешь ему пред ликом твоим пятнать высокое имя пророка и клеветать на священный камень хаджар?!

Сквозь пелену, застилающую глаза, Насими видел длинный тонкий силуэт и костлявое лицо кричащего, разительно напомнившего шейха Азама. Сановный сеид, так полномочно говоривший с Тимуром, мог быть и был наверняка шейхом Береке.

Насими вспомнил, что рассказывал о шейхе Береке мовлана Махмуд.

Уроженец Мекки, он проживал в развалинах квартала Мавераннахр, названного так потому, что там останавливались паломники из Мавераннахра. Живя впроголодь и самоотверженно ухаживая за больными паломниками, он, подобно шейху Азаму в Малхаме, превратил стоявший в руинах на протяжении двухсот лет квартал в святой пир, но однажды, когда арабы-бедуины напали и разграбили квартал Мавераннахр, он навсегда простился с Меккой и, оставив служение больным и страждущим, стал служить мечу и силе. Лет двадцать пять тому назад он примкнул к стану Тимура и вскоре стал его духовником и главой сеидов.

... Когда Махмуд окончил рассказ, Фазл задумался и сказал: "Плод ложной веры". Насими же воспринял рассказ как пример и подтверждение известного положения в учении Фазла, в котором говорилось, что единство среды и идентичность забот сближают людей, превращая их в подобия друг друга.

И, поразившись, насколько шейх Береке даже внешне, даже голосом подобен шейху Азаму, Насими уже предвидел, что за мольбою этого сеида неизбежно последует бешенство и изуверство ...

Так оно и случилось.

Едва закончив свое обращение к повелителю и не дождавшись его повеления, точно так же, как ширванский садраддин, шейх Береке завопил, бросившись к Насими.

- Заткните ему рот! Вырвите ему язык! Посыпьте солью его раны! Бросьте в ров на съедение мошкары! - в бешенстве кричал он, превосходя в жестокости намерений своего ширванского собрата.

Насими стоял спокойный и величавый. Он то знал хорошо, что жестокость и беспощадность этих людей проистекала из однажды и навеки потрясшего их чувства бессилия.