Судный день

– Альберт навесил на дверь конюшни замок. Всё заперто. Если пастор и сможет куда-нибудь зайти, то только сюда. – И профессор кивнул на дверь в коридоре: – Я, видишь ли, вовсе не был уверен, что заставлю его сознаться в убийстве. И если бы мне это не удалось, то отпустил бы его на все четыре стороны и передал его жизнь в руки Божьи. Поэтому я попросил Альберта всё запереть… – Томас с сожалением посмотрел в сторону кухни, где трактирщица с Бигги шутили и смеялись. – Я и не предполагал, что он примется кому-нибудь угрожать… В его возрасте, раненный…

Мы взглянули на Тённесена – повалившись на стол и не выпуская из рук кружки с пивом, тот спал, широко разинув рот и обнажив черные гнилые зубы. С теплом в голосе Томас проговорил:

– И вот кто оказался нашим спасителем! Правда, с благодарностью придется подождать до завтра. – Он засмеялся и отхлебнул пива.

Сзади послышались шаги, Альберт с шумом уселся на скамью и положил на стол пасторскую Библию.

– Так мы и не узнаем, где он раздобыл эту мерзость, – проговорил конюх, подвинув книгу к профессору.

Томас погладил немецкие буквы на переплете.

– Нам это уже известно. Пастор столько рассказал, что обо всем остальном нетрудно догадаться.

Он полистал книгу, а затем открыл на последней странице.

– Это старая католическая Библия, но не на латыни, а на немецком. Роскошная вещь. Она могла принадлежать монастырю или передаваться по наследству в каком-нибудь княжеском роде. Вот здесь написаны цифры MDLIX[32] и слова “Михельсбергский монастырь”. Если мне не изменяет память, именно так называется доминиканский монастырь неподалеку от Гейдельберга. В свое время этот монастырь прославился рукописными книгами, и некоторые из них перевели на немецкий, что для того времени было в новинку. Эти тома нередко украшали удивительной красоты…

Я сильно закашлялся, Томас озадаченно посмотрел на меня. Потом уныло потер подбородок.

– Итак, видимо, я не ошибусь, если скажу, что книга принадлежала нашему юному соседу герцогу Готторпскому. Когда я высказал такое предположение, пастор не стал отрицать. К тому же если выстраивать логическую связь, то лучшего объяснения не придумаешь.

Трактирщик встал и подошел поближе.

– Думаю, – задумчиво продолжал Томас, – события развивались следующим образом: пастор Фриш, потеряв семью, осиротел, и лишь ненависть поддерживала в нем жизнь. Во всех постигших его семью несчастьях он обвинял короля, которому и решил отомстить. Однако в одиночку такой замысел не осуществить, и пастору понадобилась помощь. Итак, кто же мог поддержать такое отчаянное и противозаконное дело? Ответ напрашивается сам собой: даже здесь, в южной Ютландии, всем и каждому известно, как люто и неистово ненавидели датскую королевскую семью герцоги Готторпские, на протяжении поколений подогревавшие свою ненависть. Рассказав герцогу о своих замыслах, пастор Фриш заручился полной поддержкой готторпского правителя. Нам и самим довелось понять, насколько красноречивыми бывают пасторы, а герцога едва ли пришлось долго убеждать. Руками пастора герцог хотел поднять в Дании смуту, причем без особой опасности для себя. Герцог Фредерик Кристиан прекрасно понимал, что, если молодого короля убьют, новый наследник престола отыщется не сразу. Начнется борьба за корону, и страна на долгие месяцы останется без правителя – такова уж слабая сторона единовластного правления. И в этом случае герцогу с его шведским свекром – королем Карлом – проще будет воевать против датской армии. – Томас аккуратно закрыл Библию. – Полагаю, что все закончилось бы нападением.

– Но зачем, – поинтересовался трактирщик, отхлебнув чаю, – этому графу д’Анжели, который, по вашим словам, вовсе не был графом, зачем ему понадобилось убивать пастора?

– Это и есть самый сложный вопрос, на который я не нахожу однозначного ответа и который не нарушал бы логических умозаключений. Здесь мне остается лишь догадываться, – глубокомысленно ответил Томас и потянулся к жилетной пуговице, – очевидно, граф и герцог были знакомы, и, тем не менее, граф намеревался разрушить герцогский замысел. Как он сам сказал… э-хм… Марии, он хотел “отрубить одну из длинных рук герцога”, – профессор мельком взглянул в сторону кухни, мимо трактирщицы, – граф даже не скрывал своей симпатии к герцогу, и, насколько я успел узнать графа, герцога это характеризует не с самой лучшей стороны. И тогда тем более удивительно, что д’Анжели действовал против герцога.

Томас отхлебнул пива и пустился в дальнейшие рассуждения: