Прибежала моя мать. Она стала громко причитать, обвиняя Эркатогу в случившемся. Я пытался сказать, что старушка не только не виновата, а что именно она спасла меня от смерти. Но слов моих никто слушать не захотел. Скоро меня унесли в дом.
Эркатога, не сказав в своё оправдание ни слова, величественной походкой удалилась через главные ворота.
Болел я долго - около года. Ведун Антип - мой дедушка - перепробовал все средства, но поставить меня на ноги не мог. Я слабел с каждым днём...
Из этой тяжёлой поры мне запомнился один разговор.
Отца дома не было. Разговаривали дед Антип и моя мать.
- Это всё колдунья проклятая, Эркатога, виновата! - мать прижимала маленькие кулачки к груди и с тоской смотрела на меня. Слёзы катились по её ввалившимся от горя щекам.
- Пустое говоришь! - укоризненно покачал головой Антип. - Эркатога так же виновата в болезни Церапа как я или ты!
- Ты защищаешь колдунью?! - от удивления мать перестала плакать.
Дед Антип пожал плечами.
- Раздавленные пальцы давным-давно зажили, - сказал он. - Ушибы тоже. Но болезнь осталась внутри...
- Ну, так сделай же что-нибудь! Ведь ты ведун - знахарь!..
- Ведун от слова "ведать", то есть знать, - скорбно покачал головой старик, - а я не знаю, что с нашим мальчиком. Вот если бы Эркатога...
- Нет! - мать вскинулась и заметалась по комнате точно птица. - Только не она!.. Только не она!..
Дед Антип ушёл, не сказав ни слова.
С каждым днём мне становилось всё хуже. Тело во многих местах покрылось язвами и гнойниками. Я уже не вставал и внутренне приготовился к встрече со своим старшим братом, погибшим год назад на Южной заставе.
Однажды ко мне подошла мать. Она встала на колени и, уткнувшись в подушку, зарыдала. Потом подняла на меня глаза, полные слёз и обречённо проговорила:
- Я не хочу, чтобы ты умер, но, позволив Эркатоге прийти, я навсегда потеряю тебя!..
Тогда я не понимал, о чём она говорит.
На следующий день я увидел у своей кровати Эркатогу. Мне до сих пор не понятно, каким образом она узнала о решении матери, ведь никто в поселении не знал, где живёт старуха...
Эркатога разглядывала меня очень долго. Уже начали слезиться глаза, но я не мог моргнуть, пока она что-то искала на дне моих глаз. А потом я услышал её голос. Он звучал иначе, чем при нашей первой встрече: сейчас в нём чувствовались и боль и душевная надорванность.
- Я вылечу вашего сына, - заговорила она, не глядя на мою мать. - Но я должна его взять с собой.
- Я знаю... - голос матери сделался тусклым и мёртвым.
- Он пробудет у меня долго.
- Я знаю...