У Дениса в жизни были две страсти - наука и строительство. И там и там он преуспел, имея профильные образования. Если он не трудился над созданием очередного прибора в институтской лаборатории или не рылся в узкоспециальных справочниках, то с великим удовольствием занимался перепланировкой своего дачного домика, превратившегося за последние годы в достопримечательность садового общества. На шести сотках земли и в ста квадратных метрах жилой площади воплотилась его мечта об идеальном "экологическом" доме. Имея доступ к патентному бюро, он отыскивал в старых пожелтевших папках такие перлы изобретательской мысли, что соседи по участку только диву давались.
Когда наступило утро, Денис уже знал, чем займёт свой ум и тело на ближайшие месяцы...
После завтрака, к слову, весьма питательного и разнообразного по случаю вчерашней "гуманитарной помощи", он попросил Агути, Гоблина и Фархада уделить ему немного времени. Агути удивился подобной церемонности, но от имени всех заявил, что они готовы его выслушать.
Денис говорил долго. Выходцы слушали не перебивая, но чересчур вяло, точно всё, что говорилось, их как бы не касалось.
Первым затянувшееся молчание нарушил Агути. В их компании он оказался самым старшим по возрасту, было естественно, что за ним закрепилось негласное руководство заставой.
- Ты нашёл очень хороший способ наполнить нашу жизнь смыслом. Возможно, это даже изменит нашу судьбу... Я буду помогать тебе.
- Я тоже! - с неизменной улыбкой воскликнул всегда весёлый Гоблин.
Фархад молчал.
- А ты? - спросил его Денис.
- Мне это не нужно. Да и к чему вся эта суета? Месяцем раньше, месяцем позже, но все мы окажемся там... - он с безразличным видом махнул головой в сторону небольшого кладбища, на котором находили приют все выходцы, когда приходило их время.
Денис уговаривать Фархада не стал. Зачем? Каждый имел право выбирать: стремиться изменить что-либо, в надежде повлиять на судьбу в будущем, или оставить всё как есть и радоваться, что ещё один день прошёл, а ты, по прежнему, жив... Но спустя три дня Фархад молча присоединился к ним, и никто не стал спрашивать, почему он вдруг изменил своё мнение - здесь это не приветствовалось. Людей было так мало, что каждый имел право на свой личный мир, наглухо закрытый от посторонних.