Судороги Земли

— Я хочу обратиться к присутствующим здесь коренным поселенцам, — Рабус сделал ударение на слове «коренным». — Я для вас достаточно авторитетный человек?

— Конечно, Рабус!..

— Мы доверяем тебе!..

— Твоему слову можно верить!..

Рабус поднял руку, чтобы успокоить говоривших и произнёс:

— Тогда послушайте, что я скажу. Я дольше кого бы то ни было из вас находился в рядах Второй, теперь уже бывшей, заставы, и я говорю вам: ни один поселенец не смог бы сделать для своего ближнего то, что сделали выходцы для всех нас за последние дни. Поэтому не нужно оскорблять недоверием наших боевых товарищей! Это первое. Второе: «ходульник», про которого упомянул Зодчий, носил не только его отметину от меча, но и наконечник моей стрелы в брюшине. Я смог убедиться в этом сегодня утром, когда на вылазке к Гнилому Озеру мы с Зодчим натолкнулись на него и ещё некоторых его собратьев. Разумеется, третьей встречи с ним у меня уже не будет. Это так же верно, как и то, что он успел оставить мне на память вот эту отметину! — Рабус отодвинул нагрудную пластину, демонстрируя всем иссиня-чёрное пятно.

После спокойной речи Рабуса разговор пошёл в ином направлении. Теперь поселенцы не бросали на выходцев косых, а подчас и откровенно-недружелюбных взглядов, безмолвно обвиняя их во всех своих бедах. Выступления стали коротким и по существу.

Расходились поздно вечером.

Зодчего, собиравшегося отправиться в трок Фархада, остановил Легонт.

— Отец просил тебя зайти, как только здесь всё закончится.

Зодчий кивнул головой, после чего знакомой дорогой поспешил к главе рода.

Амвросию за последние дни стало хуже. Щёки ввалились, обрисовав острые скулы, дыхание сделалось частым, прерывистым. И только глаза продолжали сверкать на угасающем лице.

Зодчий поздоровался, вежливо поинтересовался здоровьем старца. Амвросий ответил с вымученной улыбкой на обмётанных от внутреннего жара губах:

— О здоровье нужно у девушек молодых спрашивать — им ещё только предстоит подарить миру новую жизнь, а у стариков надо о душе интересоваться: готов ли он к дороге дальней, успел ли собороваться как положено.

Зодчий молчал, с грустью наблюдая трагические перемены в теле Амвросия.

— Но я позвал тебя не для того, чтобы причаститься — ты ведь даже не верующий! — хриплый голос Амвросия в продолжение короткой речи несколько раз прерывался.

— Верить можно по-разному… — тихо возразил Зодчий.

— Верно, — согласился Амвросий. — Но всегда на первом месте стоит вопрос — в кого верить. И уже потом — как.

— Я верю в человека.

— Разве можно верить в абстрактного человека?

— Абстрактный человек не существует сам по себе. Он складывается из многих отдельных личностей. Для меня это, прежде всего, моё окружение.

— И поселенцы?

— Поселенцы в первую очередь.

— Даже после сегодняшних обвинений?

— Именно по этой причине.

— Странный ты, Зодчий. Теперь я понимаю, почему Арина к тебе так привязалась…

57

Прошло несколько дней.

Однажды на сторожевую башню, возвышавшуюся справа от трока Рабуса, и где сегодня дежурил Зодчий в паре с Гоблином, поднялась Наита. Хитрый Гоблин срочно обнаружил массу дел, которые отчего-то ждали его именно внизу. Не смотря на протестующие жесты Зодчего, он поспешно удалился.

Наита облокотилась о массивный парапет, окаймляющий навершие башни, молча протянула Зодчему книгу в яркой малиновой обложке.

— Из последних? — поинтересовался Зодчий.

— Собаки не могут долго сидеть в вольере. Пришлось выпустить… — пояснила девушка.

Зодчий взял книгу.

— Почему именно эта? — спросил он.

— Она из твоего года… — задумчиво сказала Наита. — Из двухтысячного…

— А почему стихи? — не понял Зодчий.

— Арина сказала, иногда ты стихами думаешь…

— Вот уж не замечал! — удивился Зодчий, раскрывая книгу.

Страницы замелькали перед глазами, пока сознание спонтанно не выхватило несколько строчек:

 …Кто ты?! Что ты?.. Где твоя дорога?
  Где тот дом, что помнит твои сны?..
  Ты забыл о нём, как позабыл про Бога,
  вымолив отсрочку до весны…

Зодчий оторвался от книги, посмотрел на девушку. Наита за ним не следила, устремив взор в сторону невидимого отсюда Зокона. Выходец перелистнул ещё несколько страниц, пытаясь отыскать строки, созвучные с его душевными переживаниями.

 …Глотки надрывая, выпучив глаза
  пошла штрафная рота, петляя как лоза.
  Пока их сотня с гаком, но жизнь — пустой тростник.
  Снег взвихрила пуля, и друг Серёга сник…

Зодчий аккуратно закрыл книгу. Сейчас бы что-нибудь из Омара Хайяма, но и великий узбек любил поиграть с темой смерти…

— Не понравилась? — оборачиваясь, спросила Наита.

— Отчего же! — возразил Зодчий. — Но здесь слишком много…

— Грусти?

— Какая же это грусть? Это даже не печаль, а полная безысходность!