Суды над колдовством

Прелюдией к допросу была так называемая «терриция». По-русски это можно перевести как запугивание. Подследственную знакомили с набором инструментов. Если арсенал не производил должного впечатления, палачи цедили злобные присказки.

— Ты от мук до того исхудаешь, что тебя на просвет будет видно!

— стращал некий палач (Konig, 1928 стр. 129).

Герман Лоэр. Портрет автора из воспоминаний, изданных в 1676 г.

Другие, меньше доверяя словам, прилаживали орудия к телу. Для впечатлительных натур уже этого было достаточно, чтобы сознаться во всём, что только потребуют, — и такое признание закон считал добровольным.

Зачем же был нужен фарс с террицией? Казалось бы, куда проще было не путать, а сразу переходить к делу. Разгадка кроется в пресловутой добровольности. В народе больше доверяли приговору суда, если говорилось, что он основан на чистосердечном признании, и ведьму не пытали. Во время вюрцбургских процессов эта особенность общественной психологии была учтена первую пытку просто перестали вносить в протокол. Хитрый приём верно служил мифу о колдовстве, пока Фридрих фон Шпее не разоблачил лицемеров в своём трактате:

«Следователи часто используют фразу, что обвиняемая созналась без пытки, и это означает неоспоримую виновность. Я заинтересовался, стал расспрашивать и узнал, что на самом деле их пытали — но только в железных тисках с ребристыми зажимами, которыми сдавливали голени, прессуя их как пряники, выжимая кровь и причиняя нестерпимую боль — и это формально называют „без пытки“, вводя в заблуждение тех, кто не понимает языка следствия.

Предварительный допрос. Иллюстрация к воспоминаниям Г. Лоэра, изданным в 1676 г.

Тот же Фридрих фон Шпее оставил свидетельство о начале допросов. Закон требовал предъявить ведьме улики и предложить ей оправдаться, если сможет. Часто женщина объясняла всё до малейших подробностей, и вздорность обвинений становилась очевидной „Бог свидетель, даже я, поднаторевший в схоластических диспутах, не нашёл бы к чему придраться, писал вюрцбургский духовник. — Всё напрасно. С тем же успехом можно было бы бросать слова на ветер или обращаться к камням. Если она не ведьма, то почему так красноречива (Lea, 1939 стр. 706)?“

Любые оправдания рассматривались через призму „Молота“, авторы которого предупреждали: Да будет известно судье, обычно ведьмы отрицают во время первого допроса всякую вину (что ещё больше возбуждает против них подозрения) (Инститорис, и др., 1932 стр. 255).

Протокол признаний Катарины, жены Филипа де Рот. Штейнталь, Эльзас. 1620 г.

Протокол признаний Клодетты, жены Винсента де Вилдерспач. Штейнталь, Эльзас.

Для большинства обывателей следствие в застенке было покрыто мраком неизвестности. Но то, что составляло тайну для современников, удивительным образом открылось нам благодаря протоколам, составленным при свете свечи или коптящего факела. Иные из них настолько детальны, что в них занесён каждый крик и каждый шёпот:

„Её связали. Скулит:

— Мне нечего сказать. Должна ли я лгать? О! О! Милые господа! Продолжает отпираться. Надевают ей испанский сапог и слегка завинчивают. Кричит:

— Разве мне надо соврать? Отягчить свою совесть? Мне же потом никогда нельзя будет молиться!

Завинчивают сапог. Она притворяется плачущей, но слёз нет.

— Да поверьте же, мне нечего сказать, даже если нога отвалится.

Громко кричит:

— Неужели надо врать? Мне нечего сказать!

Хотя сапог сильно завинчен, продолжает стоять на своём:

— О, вы кого угодно заставите!

Жалобно кричит:

— О, Боже милосердный! Призналась бы, если бы что-то знала. Сказала бы „да“, но нельзя же лгать!

Ещё сильнее закручивают. Воет жалобно:

— Милые господа, не делайте так туго. Но ведь если вам одно сказать, вам не терпится другое узнать (Helbing, 1909 стр. 255)“.