Суер-Выер и много чего ещё

— А я не понимаю, — сказал капитан. Он по-прежнему стоял в стороне, не желая подсаживаться к нам.

— Садись, — протянул я ему руку, — чего ты не понимаешь?

— Не понимаю, как он мог нас догонять. Ведь он знает, что в лодку влезает только два человека. А нас уже двое.

— А ведь правда, — вспомнил я, — в лодку влезает только два человека. Как же теперь быть?

— Вдвоём и поплывём, — сказал Орлов и хлопнул меня по плечу.

— А капитана куда девать?

— А он пускай домой едет, автобусы ходят через день. Поплавал, и хватит.

Совершенно посеревший капитан, прищурившись, смотрел то на меня, то на Орлова.

— Да ты не обижайся, — сказал ему Орлов, — ты меня просто на время заменил. Мне ведь тоже охота поплавать. А мы и бамбук вместе доставали, и лодку вдвоём строили. Понимаешь?

— Понимаю, — сказал капитан, — прекрасно понимаю, что всё это Папашкины штучки. Вначале хотел нас подошвой раздавить, а теперь вон что придумал — Орлова нам подсунул, чтоб мы дальше плыть не могли. Но только ни черта из этого не выйдет. С лодки я не слезу.

— Что ты говоришь? — сказал Орлов. — Какой подошвой? Какой Папашка?

— Тот самый Папашка, двухголовый. А тебе, дураку, надо было в Москве думать. А то вдруг явился, покататься на лодочке ему захотелось. На автобусе катайся.

— Что ты кричишь! — сказал Орлов. — Не тебе решать, кому плыть. Ты к лодке никакого отношения не имеешь. Настоящий капитан он, и Орлов указал на меня пальцем, — ему и решать.

Понурившись, сидел я на траве. Смотреть не хотелось ни на Орлова, ни на капитана.

«И вправду, — думал я, — всё это похоже на Папашкины штучки. Надо же такой сюрприз — Орлов на берегах Акимки!»

— Что ж ты молчишь? — сказал Орлов. — Или не рад, что я появился? А помнишь, как мы лазили в подвал за бамбуком?

— Помню, конечно помню. И очень рад, что ты появился. Только настоящий капитан у нас — фотограф. Он капитан, а я — матрос. Ему и решать.

— Я уже решил, — твёрдо сказал капитан, — мы плывём дальше, а Орлов, если хочет, может идти за нами по берегу.

— По этим-то болотам, — сказал я, — разве он пролезет?

— Пролезет, — сказал капитан, — с Папашкиной помощью.

Широко открыв глаза, смотрел на меня Орлов. Обняв колени, сидел он, сгорбленный и жалкий, и в спине его торчал нож, всаженный мною. Он-то мучился, он-то переживал, он-то рвался догнать друга — и догнал, а получилось, что он никому не нужен, в лодку его не берут, и какой-то капитан-фотограф запросто решает судьбу нашей дружбы.

— И вообще ты мне не нравишься, — сказал капитан, подозрительно оглядывая Орлова. — Я тебя как-то не вижу. Странно, что ты тут появился.

— Чего же странного?

— Очень странно, — повторил капитан и остановился, потоптался на этих словах, поставил знак особенного препинания. — Очень и очень странно, что ты не расспрашиваешь про Папашку. Ты раньше слыхал о нём? Или вы знакомы? А может быть, это он тебя и подослал?

— Кто такой Папашка? — сказал Орлов, ошеломляясь. — Не знаю никакого Папашку.

— Что-то вроде дракона, — пояснил я. — Двухголовый. Живёт здесь, неподалёку, в Илистом озере.

— Вы его видели?

— Чувствовали, — чётко выговорил капитан. — А хребет видели… И сало он моё сожрал, — неожиданно добавил капитан укоризненным тоном.

— Сала я вам привёз… — сказал Орлов, — но теперь не знаю, что мне и делать… Это… Дело в том, что… Короче… Не знаю, как и сказать… Вместе со мной приехала эта… ну… Клара Курбе.

Глава XXV

Шуршурин дом

Самый пупырчатый, самый укропистый малосольный огурец помочь мне теперь решительно не мог.

Выход к морю, всю жизнь я искал выход к морю, мечтал о корабле, и построил лодку, и вот наконец уплыл, распрощался. Нет, я не забыл оставленных людей, но всё-таки ушёл от них надолго, а может, и навсегда. Ведь никогда не знаешь, вернёшься ли туда, откуда отплывал. И в душе я всегда прощаюсь навеки, на всякий случай.

А тут — выход к морю, самая лёгкая лодка, и уже нанюхался болотных газов, и оторвался, оторвался, и вдруг опять — Орлов, да и не только Орлов, там где-то и Клара.

Значит, я не оторвался, значит, надо ещё шевелить, бить веслом?

— А граммофон ты с собой не привёз? — спросил капитан.

— Не привёз, — краснея, ответил Орлов. — Я и Клару брать не хотел, но она напросилась.

— Странно, — сказал капитан-фотограф, неприязненно качая головой. — В лодке только два места. Ты приехал сам, да ещё и Клару с собой приволок.

— Я думал, как-нибудь обойдётся. Покатаем её в лодке, и поедет домой.

Эти сбивчивые и какие-то детские объяснения Орлова ничего, конечно, не объясняли. И слова «покатать Клару» звучали дико и неестественно. Мы тут мучаемся в болотах, тонем и мокнем, преодолеваем, а они приехали «покататься»! Чёрт знает что!

— Слушай, Орлов, — сказал капитан, — говори прямо. Зачем приехал сам? Зачем привёз Клару? У вас с Кларой, может быть, это… как это называется… — И капитан повернулся ко мне в поисках нужного слова.

— Чувство…

— Вот именно… Может, между вами чувство?

— Ты что, с ума сошёл! — воскликнул Орлов. — Просто покататься просила. Какое чувство!