Суета. Хо-хо, ха-ха

Сколько же сказок она о Нем насочиняла и КАК верила в них! Мечтала, что позовет Он и что будет она с Ним и за Ним по миру мчаться. Препятствий не замечая. Появляться, восхищать и исчезать. И как злилась на братьев, доказывающих, что история Всадника записана в воздухе – подумать только: в воздухе! – и нет в ней Тамары и глупых россказней ее. Все это было в детстве, далеком детстве, теперь она уже не сочиняет… теперь она уже… тяжела для этого… Ну что же, Всадник – это всегда помощь.

Тамара закрывает глаза.

Усталость отступает.

Тамара открывает глаза.

Чуть поодаль серая стена Дома землю давит; камни подогнаны так тесно, что литой кажется. У стены стоит стол, за ним сидят Мать и Дед. Осанки прямые, напряженные. Внимание на Тамаре сосредоточено. Вот Дед что-то говорит Матери; та же словно и не слушает и все на Дочь смотрит. Внимательно, оценивающе. Тамара тоже смотрит, ожидая расспросов.

– Утро прохладное какое. Принеси шаль, будь добра. Серую, – сдержанно улыбается Мать.

Ни вопроса, ни слова о том, что ждали, волновались, недовольны.

Тамара кивает, торопится в Дом.

Жесткость утоптанного песка под ногами. Двери. Лестница. Коридор в лучах света. Спальня. Горничная. Лицо, шея, руки отмыты; хотя полукружия земли под ногтями, словно насмешкой над усилиями щетки, лишь большую определенность цвета и отточенность формы принимают, но это ерунда, это привычная ерунда. Выскользнув из армейских штанов, вливается Тамара в строгое теплое платье, и ладно сходится оно на спине ее мелкими пуговками. Волосы распутываются, расчесываются и резво в косу укладываются. Улыбки перед зеркалом примеряются, и каждая Тамаре в недовольство: не изживается пытливая напряженность из глаз. Прячь. Ты его найдешь. Ты его НАЙДЕШЬ. Только это знай, только так думай. Ты найдешь его. А другое – не для тебя, не для него. Найдешь. Он твой, ты – его. Найдешь. Обязательно. Ну же, улыбнись. Тебе сейчас улыбаться. Веселить и веселиться. Не печалить ни Мать, ни Деда. Улыбаться. Ты вернешь его, еще сегодня он отыщется. Все. Вот! Вот так! Еще раз?.. Вот так. Еще раз?.. Молодец. Да. Оставайся такой. И захвати шаль.

Вниз по лестнице дробным перестуком каблучков. Остановка перед порогом. Вдох, выдох. Улыбка. Тамара выходит во двор, поворачивает налево, поспешно скользит вдоль стены Дома, а повернув за угол, приостанавливается, оценивающе обводя взглядом сидящих за столом. Любуясь ими.

Какие же они особенные! Мать держится Императрицей, все существо ее пронизано державной таки властью и толикой самодовольства. Дед же, будучи больным – старостью, исхудалым – старостью, большую часть дня к креслу прикованным – старостью, даже в немощи своей свободней зверя вольного кажется. Тамаре нравится принадлежать им. Быть ими. Продолжением их. И сейчас, за завтраком, – время только улыбкам. Только. Помни об этом. Ты – сейчас, здесь – для них.

Когда снега отходят от двора, за угол Дома, к стороне Поля, выносят доски, из них сооружают низкий помост, который посыпается песком и на который выставляются стол и стулья. И начинаются поздние семейные завтраки на свежем воздухе, подчиненные правилам, установленным Дедом для Тамары и ее братьев, когда те были детьми. Первое: за столом у Дома нет предела сладостям. Второе: за столом у Дома нет места Гнету Правильных Манер. Третье: за столом у Дома нет места сварам. Ведите разговор о легком, приятном или молчите. Четвертое: к столу у Дома всегда выходить без шуб. Допускается только легкий плащ. Пятое: за столом у Дома никогда не ежиться. Утренние заморозки, жесткость ветра и частенько налетающие россыпи льдистых снежинок весны и осени должны игнорироваться с той же непринужденностью, что и прохладные туманы лета. Шестое: при наступлении жарких дней к столу у Дома допускается лишь тот, кто, встав утром пораньше, выловил в Явре хоть одну рыбешку к обеду.