Суета сует

— Созреешь — сообщи, — Мила любила ставить последнюю точку в разговорах.

Она всегда легко говорила о разводе. А у Максима сердце сжималось от одной мысли о расставании. Так было через пять, десять, пятнадцать лет брака. Сценарий их семейной жизни видоизменялся в двух направлениях: карьера Милы и взросление Кирилла. Мила обращала внимание на первое, Максим — на второе, и его самого словно и не существовало. Он — фантом. У него не должно быть души, желаний, эмоций. Максим был согласен и на такой удел, если бы не откровенное равнодушие Милы… Он был готов жить в роли молчаливой тени великой Смысловой сколь угодно долго, но год от года она становилась все холоднее и холоднее. Кирилл тоже перестал быть маленьким мальчиком и, все замечая, деликатно молчал и наблюдал. Максим знал, что сыну не нравится то, что он видит, слышит. Он читал это в карих глазах Кирилла, но так и не отважился поговорить с ним по-мужски. Как он мог, если перестал быть таковым для нее, для той, которую любил всегда безответно, безнадежно. Он перестал существовать для нее как мужчина. Их близость стала редкой, оставляющей тяжелый осадок у Максима в душе. Ему казалось, что ее сердце билось ровно даже в минуты наивысшего блаженства. Она испытывала его, потому что для него смыслом любовной игры всегда было доставить удовольствие прежде всего ей.

Смыслов поморщился: воспоминания о том, во что превратилась их интимная жизнь, вызывали горечь, чувство стыда. Ему было невыносимо вспоминать, как он ждал, как предвкушал каждое прикосновение. А она входила в спальню, выключала ночник над своей кроватью и тихо желала ему спокойной ночи. Она не нуждалась в его ласках. Ложась в кровать, она хотела спать и только. Он осторожно целовал ее в обнаженное плечо, вдыхал запах свежевымытой кожи. Ласково касался изящного изгиба шеи. Лениво и снисходительно она поворачивалась к нему и укоризненно смотрела своими огромными карими глазами, казавшимися в темноте двумя черными блюдцами.

— Макс, я устала.

— Я знаю, но ведь это не аргумент для того, кто сгорает от желания, — он целовал ее в теплую нежную мочку уха. — Мы не будем мешки грузить, мы будем заниматься любовью.

— У меня голова болит.

— Сейчас начну рассказывать анекдоты о жене и жаждущем ласк муже.

— Не надо.

— Я должен тебя уговаривать всегда? — Максим улыбнулся. — Я готов делать это каждый раз. Ведь это не работа, а наслаждение.

— Для меня это обязательная программа, — нехотя отвечая на прикосновения, заметила как-то Мила.

— Скажи, что ты пошутила, — отшатнулся Максим.

— А какая разница? Ведь мы должны этим заниматься, — лукаво усмехнувшись, она притянула его лицо к своей груди. Перегибать, пожалуй, не стоило.

Неожиданно настал момент, когда для Максима это тоже стало «обязательной программой». Желание близости сошло на нет, оставив не самые приятные воспоминания и несбывшиеся мечты о том, как все могло сложиться. Волшебства уже не будет — Смыслов это знал наверняка, а вымаливать крохи безответной радости надоело. Он уже ни на чем не настаивал, засыпая еще до того, как Мила возвращалась из ванны.

— Дома все в порядке? — натягивая одеяло до самого подбородка, неизменно спрашивала она.

— Так точно! — нарочито торжественно отвечал Максим.

— Я не шучу, Макс.

— И я серьезен, как никогда. Все «хоккей», дорогая.

— Тогда спокойной ночи, — Мила выключала ночник. Кажется, она не заметила никаких перемен. Просто можно было спокойно ложиться и спать. Собственно, произошло то, о чем она всегда мечтала, заходя поздними вечерами в спальню. Не прошло и двадцати лет, как ее поняли. Слава богу.

— Добрых снов тебе, дорогой…

Максиму казалось, что столько фальши в голосе просто не бывает. Она издевается над ним так тонко и изощренно столько лет. Пусть не думает, что его это трогает. У него выработался иммунитет к равнодушию и эгоизму. Но чем больше Максим уговаривал себя, что совершенно спокойно реагирует на сложившуюся ситуацию, тем больше нервничал. Это происходило помимо его воли. Внутри что-то сломалось. Он лишился стержня, прочно удерживающего остов долгие годы. Этот стержень называется Надеждой. Потеряв ее, Смыслов почувствовал пустоту, заполнить которую не могла даже его бесконечная любовь к Кириллу. Ее перестало хватать для того, чтобы поддерживать ощущение покоя и идти по жизни дальше, иллюзия исчезла. Наверное, это как-то отразилось на его внешности, потому что сослуживцы задавали одинаковые вопросы, внимательно, с опаской вглядываясь в его лицо.

— Все хорошо, — неизменно улыбаясь, отвечал он. — У меня все в порядке.